дно покуда не пошли. Вот и все, а все-таки мне жаль их – рыжих, не увидевших земли (Борис Слуцкий † 1986).

Слепая лошадь

Слепая лошадь ходит за селом,глаза ее белесые слезятся,свисает хвост тяжелым помелом,и овода на веки ей садятся.Слепая лошадь… Экая печаль!..Какая незадача, елки-палки:порою стариков своих не жаль,когда они безпомощны и жалки.И каждый норовит кобылу прочьпрогнать с пути, ударив словом жестким:«Тебе уже, хвороба, не помочь, —не стой, как светофор, на перекрестке!»Но вот какой-то юный человек,перечеркнув вечернюю прогулку,подходит к ней и мух сгоняет с век,и надвое разламывает булку.И лошадью становится скелет,и зоркие глаза уж не слезятся,и можно жить на свете сотни лет,и старости убогой не бояться.Иван Стремяков, СПб.

Шла лошадь

Асфальт, налитый жаром, парил и тут и там. Шла лошадь тротуаром, как ходят по делам. Прохожие смотрели, как смотрят на коней. И оводы гудели, летящие за ней. Куда же ты, гнедая? Сбежала от кого? Юнцов косматых стая кричала: – Мирово! Гражданочка с поклажей, с глазами, как магнит, ворчала: – Да куда же милиция глядит? А лошадь шла, щипала былинки на ходу да гривою мотала в бензиновом чаду. Шагай смелей, гнедая, сквозь этот гул и звон туда, где луговая трава, а не газон. Где табуны пасутся и вольные стада… Туда б и мне вернуться однажды навсегда (Николай Денисов).

Сосед и конь

Я шел домой, распутицу кляня,Лоб запотел, стучало сердце глухо,И вижу – хлещет мой сосед коня,Сам в грязь его загнав почти по брюхо.А конь умен, трудяга и добряк,Косясь на топь большим и влажным глазом,Все жилы и все нервы так напряг,Как пьянь-сосед не напрягал ни разу.И я уже вот-вот хотел сказать:«Брось кнут, ездок, и вожжи зря не дергай!»Но вспомнилось, как не коня, а матьОн гнал в сельмаг с последнею пятеркой.И за оглоблю, не жалея сил,Я потянул, дыша, как в долгом беге.Сосед заулыбался: – Подсобил… —И помахал мне шапкою с телеги.А конь шагал, преодолев беду,И, хоть был старым, шею выгнул гордо…За труд его, за ум и добротуРасцеловать его хотелось в морду.Виктор Крутецкий

Кони в кино

Почти уже и нет кинокартины, где в подтверждение собственных идей не гонит режиссер среди долины табун великолепных лошадей! Волшебница, замедленная съемка! Тела коней как голоса души – кружатся листья, иль метет поземка, иль летний дождик падает в тиши… Мы были с кинофильмом не согласны, недоуменно на экран смотря, – но лошади воистину прекрасны, и время мы потратили не зря. Мы смотрим завороженно, как дети, от длинных грив не отрывая взгляд: быть может, нам забыть про все на свете простые наши пращуры велят? Не шелохнемся, влажные ладони прижав к своим пылающим щекам, пока вдали не исчезают кони, плывущие подобно облакам (Олег Дмитриев).

Отход

Уходили мы из КрымаСреди дыма и огня.Я с кормы, все время мимо,В своего стрелял коня.А он плыл, изнемогая,За высокою кормой,Все не веря, все не зная,Что прощается со мной.Сколько раз одной могилыОжидали мы в бою…Конь все плыл, теряя силы,Веря в преданность мою.Мой денщик стрелял не мимо.Покраснела чуть вода…Уходящий берег КрымаЯ запомнил навсегда.Николай Туроверов

Каурый

Он был не однажды погонщиком руган и порот. Ходил он по кругу, совсем выбиваясь из сил, с утра и до ночи тянул он осиновый ворот, с утра и до ночи кизячное тесто месил. Его пауты доводили до яростной дрожи, в горячий испуг повергали порою шмели. И круглые шоры из старой, негнущейся кожи от всяких соблазнов надежно его берегли. С утра и до ночи ходил он по кругу, двужильник, все мерил и мерил несчетные версты пути. А вечером конюх кидал ему сена навильник: – Давай на досуге от нечего делать хрусти. То сек ему спину шелонник, колючий и редкий, то ноздри тревожил пахучий степной чернобыл, и что там за мир, за негнущейся той занавеской, сперва вспоминал, а потом незаметно забыл. С утра и до ночи по вязкому месиву ботал, да тех кизяков в штабеля верстовые не скласть. На совесть работал, и поняли все – отработал. И холка истерлась, и грива совсем посеклась. И время приспело снимать надоевшие шоры. Любуйся, каурый, родимой своей стороной! Увидел он лес. А за лесом зубчатые горы. А там, за горами, небесный простор проливной. И падало солнце на тихую-тихую воду, и в черных березах гнездился вечерний туман. И конюх смеялся: – Почуял, каурый, свободу! Чего ты робеешь? Не думай, что это обман. Бери-ка наметом, скачи по весеннему лугу, чтоб цокот копыт в голубых перелесках гремел… – А он постоял и пошел… по избитому кругу. Поскольку иначе теперь он ходить не умел (Виктор Кочетков).

Кляча

Из шахты вывезли кобылу,Ослепшую, немолодую.Как снег идет, как ветры дуют,Как солнце светит – все забыла.Из глаз слепых от солнца слезыТекут, текут на мостовую…И машинист электровозаУводит бережно гнедую.Глядим мы вслед подземной кляче.А лошадь плачет…Ржет и плачет…Николай Анцыферов † 1964

Мир до встречи был такой хороший, впрочем, что юродить языком, просто я сегодня встретил лошадь с самым заурядным седоком. Шла она, с усилием кивала, помогая кнуту седока. И машины грязью обдавали белые вспотевшие бока. Мне ее, понятно, стало жалко. Чем мы хуже неживых машин? Самой невиновной каторжанке я немного хлеба предложил… В парне снисходительность проснулась, усмехнулся, мол, поерунди, Лошадь же к ладони потянулась, как ребенок тянется к груди, Я ее легонько так по шее: – Ничего, мол, милая, держись, Что поделать, в этом отношенье не живущий выбирает жизнь, Вот и я… – Но возчик разудалый потянул умело по спине, Лошадь встрепенулась, зашагала, размышляя о своей вине. Весело колеса заскрипели, Кнут заставил перейти на бег… Крошки хлеба рыжею капелью со слюною падали на снег (Иеромонах Роман (Матюшин).

Лошадь

Как будто старою калошейПо лужам шлепая губой,Навстречу мне плетется лошадь:«Куда, родная?» – «На убой»Поговорили. ПостоялиСреди внезапной тишины:«Конечно, лошадь, ты ли, я ли.Селу мы нынче не нужны».Друг другу руки мы пожали,Слезу смахнули со щеки,А в стороне над нами ржали,Мычали, выли мужики.Леонид СафроновКто получше, а кто поплоше —все мы люди. И мне ль не знать!Каждый хочет погладить лошадьили даже поцеловать.Кто получше, а кто похуже,кто несносен, кто слаб, кто крут, —одинаковый в сердце ужас,если лошадь кнутами бьют.А у этой – белое ухо.Что ей думать? Что ей желать?Ей бы в клевер сейчас по брюхо,Ей бы в клевер – не сталь жевать.И, суровой судьбой испытан,сквозь круженье и маету,поклонюсь четырем копытами ободранному хвосту.Владимир Суворов, Новомосковск

Свой памятник я вижу таким: худющая, кожа да кости лошаденка с хрипом вытягивает сохой борозду, которую направляют, из последних сил помогая животине, такие же худые, изможденные бабы и ребятишки. И надрыв в каждой ее жилке; и жилы на шее у людей, а