Однако сестра Люба и ее дочь Муня продолжали уверять: «отец Григорий» обязательно поможет, тем более что к графине у него возникла большая симпатия. Невзирая на возражения мужа, она втайне от него через несколько дней после первой встречи опять виделась с Распутиным накануне его намечавшейся поездки в Царское Село. Он собирался просить там за нее. На следующий день после долгожданного визита, 3 февраля 1914 года, в девять часов утра — небывало раннее время для аристократки — она примчалась к Распутину, чтобы узнать подробности. Известия обескуражили. «Он с грустным и ласковым видом мне сообщил, — записала графиня, — что ничего не добился! В глазах императрицы я все та же интриганка, желающая играть роль и одурачивающая даже его, Григория Ефимовича! Он говорил с 8 до 12 часов, и что слова его и Ани сильно продвинули дело».

Хотя надежда оставалась, но пока ничего не менялось. Еще через неделю графиня увиделась с Распутиным в доме своей сестры, и эта встреча вообще произвела на нее гнетущее впечатление. В дневнике запись: «Григ. Еф. заперся со мною в Любиной спальне, и я ничего не понимаю. Говорил, что любит меня так, что ни о чем другом думать не может, целовал меня, обнимал, и мой глаз не мог не заметить его волнение. Взял у меня по секрету 200 рублей! Господи, что это за люди!» Потрясение графини можно понять. Какой-то мужик ее обнимает, целует, объясняется в любви, а затем берет деньги! Господи, неужели все эти унижения не будут вознаграждены?

Она вместе с мужем вскоре отправилась в Париж, где отдыхала от переживаний. Когда в мае 1914 года супруги вернулись в Петербург, мечты графини стали осуществляться. Однако вряд ли тут определяющую роль сыграл Распутин. За Павла и его жену просили их родственники и некоторые влиятельные сановники, в том числе великие князья Дмитрий Павлович, Кирилл Владимирович и министр юстиции И. Г. Щегловитов. Первой ее приняла вдовствующая императрица, а затем, 5 июня — Александра Федоровна, которая, по наблюдению графини, «сначала волновалась и дышала тяжело, потом оправилась, и мы говорили обо всем». После этого интерес графини к «отцу-утешителю» стал падать, и наконец, проведя с ним вечер у сестры, 17 июня она записала: «Ничего он из себя не представляет». И хотя время от времени продолжала встречаться с Григорием, но уже ни о каком «чарующем впечатлении» речи больше не было.

Искренних и надежных последовательниц у Распутина было сравнительно мало. Среди них одна из самых верных — упоминавшаяся выше племянница княгини Палей, дочь камергера Мария Евгеньевна Головина, которую Распутин всегда называл Муней.

В последние годы жизни сибирского проповедника она виделась с ним очень часто, всегда с интересом и трепетом внимая его размышлениям и наставлениям. Эта молодая девушка (родилась в 1889 году), по натуре очень верующая и добродетельная, много и постоянно помогала другим, а в годы мировой войны работала медсестрой в госпитале. Ее желание помочь, угодить, услужить было хорошо известно, и эти качества ценила в ней императрица. В 1917 году следователь ЧСК записал, что Головина в 1910 году «потеряла человека, которым увлеклась, и вследствие этого заболела каким-то нервным расстройством». Трудно сказать, насколько это утверждение соответствовало действительности. Можно лишь с уверенностью констатировать, что Мария Евгеньевна много лет безответно любила князя Ф. Ф. Юсупова и именно она познакомила Распутина с этим человеком, ставшим впоследствии его убийцей.

Молодая Головина, несомненно, была человеком, потерявшим опору в жизни и пытавшимся обрести ее в «отце Григории». Сохранилось примечательное письмо, отправленное Муней в начале июля 1914 года своей тетке графине Гогенфельзен вскоре после покушения на Распутина, в котором она объясняет свое видение этого человека. Других таких признаний сторонников Распутина практически нет (письмо царицы царю — особая статья), что придает этому документу особое значение.

«Дорогая Мама-Леля! Я была взволнована и напугана ужасным случаем с дорогим Григорием Ефимовичем! Благодарю Вас, дорогая Мама-Леля, за Ваше участие в нашем страшном беспокойстве за его жизнь. Эта жизнь так дорога для всех, кто его знает и понимает, что страх лишиться ее не может сравниться ни с чем. Это не только мое к нему чувство, это сознание, что среди нас живет такой человек, который добровольно взял на себя все наши тяжести и несет за них ответственность перед Богом, отдавая Ему всего себя, получая взамен от Бога все те богатые духовные дары, которыми он нас же питает, а от людей, ради которых он приносит себя постоянно в жертву, — одни насмешки, одно непонимание, одну холодность, неблагодарность и злобу! За его безграничную любовь и жалость к людям ему платят подозрением в самых низких чувствах, которые для него — служителя и избранника Божьего — давно не существуют! Клевета его всегда преследовала и будет преследовать потому, что в этом его подвиг, и потому, что истинных Божьих подвижников всегда презирали, гнали, судили и осуждали!»

Взгляд Муни на Григория Распутина очень близок, почти идентичен восприятию его императрицей, которая говорила о нем часто буквально в тех же выражениях. Несомненно, что страстная эмоциональность процитированных строк свидетельствует о безропотной вере этих женщин в необычное земное предназначение Распутина. Эта фанатичная убежденность не подлежала никакой моральной девальвации. Образ «отца Григория» остался с ними до конца, даже тогда, когда Распутин покинул земные пределы.

Полицейский микроскоп

с испорченными линзами

Летом 1914 года имя Распутина вырвалось на первые полосы газет. Повод был неординарный: на друга царской семьи было совершено покушение. Случилось это событие 29 июня в селе Покровском. По описанию товарища министра внутренних дел В. Ф. Джунковского, дело выглядело следующим образом.

«Распутин вышел из дому, направляясь в сопровождении сына в почтово-телеграфную контору. В это время какая-то женщина подошла к нему и попросила у него милостыню. Не успел Распутин ответить, как она, выхватив из-под платка большой тесак, ударила им его в живот, отчего Распутин упал, обливаясь кровью».

Сохранился и рассказ самого пострадавшего, которого уже в больнице опрашивал следователь, ведший дело о покушении на убийство.

«Вчерась, после обеда, часа в 4 дня, я побежал дать телеграмму и вышел из ворот своего дома на улицу; вижу, ко мне от правой калитки наших ворот подошла незнакомая мне женщина с завязанным ртом и лицом так, что видны были одни лишь глаза. Как ее звали, не знаю, с поклоном. Я приготовился дать ей милостыню и вынул из кармана портмоне. В этот момент у нее