Короче, прошел я все эти дурацкие собеседования. Но что интересно, Селезнёв со мной ни разу не встречался до утверждения! Хоть бы позвал и спросил: «О, ты тут у нас ходишь, что, как?» Нет. Я услышал от Селезнёва какие-то слова, когда пришел уже в Голубой зал в ранге заведующего отделом! Для меня это тоже было потрясением.

— Я всё это помню. Он доверял своим ребятам, Володя, только и всего. А ты был свой.

— Наверное. И тут он в суете этой говорит: «О, у нас по Володе есть решение ЦК: назначить на рабочий отдел. Володь, ты где там у нас?»

Я сижу на галерке. Встаю.

— Вот, Володя Сунгоркин. Ну как, всё нормально, настроение хорошее?

— Хорошее, да, Геннадий Николаевич.

— Ну давай впрягайся!

Я хорошо помню только одно: «Давай впрягайся». Вот и вся инструкция мне.

Так еще одна надежная рабочая единица была записана в штатное расписание особенного для Геннадия Николаевича отдела — отдела рабочей молодежи. Он по-прежнему выделял его как главный отдел газеты, любил ребят, которые там трудились. И, надо полагать, в биографии нового завотделом Владимира Сунгоркина более всего Селезнёва привлекала строка «Работа собственным корреспондентом газеты „Комсомольская правда“ в зоне строительства Байкало-Амурской магистрали».

Селезнёв был знаком со статистикой: каждый экземпляр газеты в среднем прочитывали четыре человека. Это означало, что газету с тиражом, неуклонно приближающимся к 20 миллионам, читала уже треть населения страны. Почему так происходило? Потому что у Селезнёва была хорошая команда.

Ну да, конечно, все мы были достаточно информированы и грамотны. Вполне уверены в себе, в своих знаниях, в своем умении добывать новые знания. Но журналисты «Комсомолки» не просто умели писать — вся практика каждодневной газетной деятельности, очень быстрой или очень медленной работы отдельных корреспондентов (кто как привык!), редактирования статьи в несколько этапов, учебы молодых сотрудников и авторов, исправления ошибок, тыканья носом в благоглупости и опечатки, жесткая конкуренция с коллегами из других газет, борьба за место в номере своей газеты, жестокие сокращения текста — всё это делало журналистов «Комсомольской правды» профессионалами.

Селезнёв же был уверен в том, что он лично отвечает за качество каждого номера вовсе не перед представителями ЦК обоих уровней, а вот перед этими бамовскими работягами, которым хотелось почитать перед сном после напряженного рабочего дня, вернувшись в деревянный барак на лесной вырубке или даже в палатку, о том, как там живет народ на Большой земле. А народу в городах и селах, далеких от БАМа, интересно было знать, как там, на востоке севернее Байкала, строители с помощью новой рельсовой магистрали продвигаются к Тихому океану. Все ждали нашу газету!

Даже школьники ждали свежий номер, потому что это была лучшая газета для политинформации перед всем классом, а еще там была страничка, интересная всем подросткам, — «Алый парус».

Вспоминает Валентин Юмашев, один из капитанов «Алого паруса», впоследствии журналист «Известий» и «Огонька», биограф и литературный помощник Б. Н. Ельцина, в конце 90-х — глава администрации Президента Российской Федерации, затем зять Б. Н. Ельцина:

— «Алый парус» — это была такая глубоко демократическая страничка. Всегда был позиционный конфликт между начальством и «Алым парусом». Мы всё время с начальниками состояли в особых отношениях — у нас периодически снимали полосы или отдельные публикации. При этом куратором у нас был Николай Давыдович Боднарук, который всегда нас поддерживал. После Боднарука нас курировал Борис Иванович Мокроусов. Все, кто нас курировал, были за нас.

Каждый день кто-то из заместителей главного, а иногда и сам Геннадий Николаевич Селезнёв, что было исключением, вел номер. С некоторыми замами были сложные отношения, с другими — полегче. Но каждый день на работе был главный редактор Селезнёв, который мог снять любую публикацию.

Публикации «Алого паруса» всё время были под ударом. Мы, молодые сотрудники, относились к Селезнёву как к человеку, который пытается наши хорошие заметки либо убрать, либо как-то сократить, либо важные для нас вещи удалить из заметки. Такая вот позиционная борьба между «АП» и руководством газеты. При этом чисто человеческие отношения были очень нормальные, но понятно, что такое был главный редактор в те времена, — это был бог, который пребывает где-то в конце коридора. А я — стажер. Паша Гутионтов, который брал меня на работу, был капитаном «Алого паруса».

Потом Павел вынужден был уйти в отдел науки, и «Алый парус» возглавил я. Тогда общение между всеми нами стало еще более плотным. Студенческий отдел, наука и «Алый парус» всегда рождали симпатичных людей — Боря Минаев, Андрей Максимов, Сережа Кушнерёв. Была всегда позитивная атмосфера вокруг «АП». Заведующей школьным отделом работала Татьяна Сергеевна Яковлева. Вернее, Жаворонков Гена стал зав. отделом, а она перешла тогда в обозреватели. Гена Жаворонков нас всячески защищал. Вызывали в ЦК ВЛКСМ, песочили…

— За что?

— Что мы поднимаем темы, которые неправильные. У нас была публикация «Почему у меня нет джинсов». 50 строк! 10 тысяч писем пришло. А люди из ЦК ВЛКСМ всё время требовали писать про комсомол и Ленинский зачет. Была такая игра между журналистами и властью. Журналисты пытались развалить систему, а власть пыталась ее удержать. Мы победили в этой борьбе. Но развалили, безусловно, они.

Селезнёв был интеллигентным руководителем. Он не хамил. Помню наши знаменитые капустники! Я не могу себе представить, в какой еще газете такое могло быть. Наверное, только в «Литературке». То, что было у нас, это было абсолютно невозможно ни в какой другой газете. Это всё позволял Селезнёв. В этом плане он был демократичным и создающим позитивную атмосферу главным редактором. Но при этом он был человеком, который выполнял те функции, которые на него были возложены. Пытался снимать публикации, которые ему казались вредными.

У меня сняли из номера очень хорошую публикацию. Я написал материал про то, как дети начальников ездят в «Артек» и «Орленок» по два-три раза независимо от своих оценок в школе. Сделал большую полосу. В последний момент Геннадий Николаевич лично ее снял. Отправили материал в ЦК комсомола. Каких-то чиновников наказали… Но мне было обидно. Хотя было понятно, что это наша журналистская судьба. Мы пытались быть чуть дальше, чуть острее, чем могли себе позволить наши начальники.

О Селезнёве у меня, впрочем, самые добрые воспоминания. Когда я пришел к нему и сказал, что ухожу в журнал «Огонек», он искренне расстроился: «Может, что-то найдем тебе здесь?» Это был 1987 год. Я был уже спецкором школьного отдела. Селезнёв меня искренне уговаривал примерно полчаса. Но я уже твердо решил уходить. Тогда в «Огонек»