проваливай, неча тут шастать, – откликнулся мужской голос.

– А может, найдешь? – Рух подошел вплотную и со всей силы саданул человека кулаком в грудь. Мужика отшвырнуло, бездыханное тело распласталось в снегу.

– По сторонам приглядывай, мало ли что, – бросил Рух Ваське и вошел в незапертые ворота с солнечным ликом. Купеческих сторожевых псов нигде не было, приоткрытая дверь терема зияла предостерегающей чернотой. На пороге лежал один из парней, нанятых Яковом. Петька, что ли? Забыл. Да и какая разница? С такой дырой в виске еще никто живым не бывал. Второй охранник сидел в сенях, привалившись к стене. Голова, с перерезанным от уха до уха горлом, запрокинулась на спину. В остекленевших глазах застыли удивление и искренняя обида. Из ближней горницы лился мигающий оранжевый свет, слышались возня, постукивание и тихие голоса. Воняло горелым.

Рух встряхнулся, поднял пистоли и заблажил во весь голос:

   Ныне Ангел нам спустился

   И пропел: «Христос родился»,

   Мы пришли Христа восславить,

   Всяких шлюх с тем днем поздравить!

Пинком выбил дубовую дверь, и время словно остановилось. Комната была наполнена вонючим, едким дымом, клубящимся над крохотной железной жаровней. Яков Бык мычал с кляпом во рту, привязанный к тяжелому деревянному стулу, потный, красный, с выпученными осатанелыми глазами и сетью жил, вздувшихся на лоснящемся лбу. В двух шагах от него, на широкой кровати, распласталась его супруга, Наталья, в сарафане, задранном до груди. Красивое, чуть полноватое лицо портил наливающийся сине-багровый синяк. В полумраке белели обнаженные бедра. Навалившийся сверху мужик в звериной маске и одежде из шкур насиловал купчиху, входя сильными безжалостными толчками, от которых кровать шла ходуном. Еще один, в маске и шкурах, стоял у изголовья, сжимая в охапке дочку Якова – Настю, держа у горла девки хищно изогнутый нож. Оба разбойника повернулись на крики и шум, став свидетелями триумфального прибытия Руха. Может, в комнате был кто-то еще, Бучила рассмотреть не успел, время запустилось по новой. Он выстрелил одновременно с двух рук, подсветив горницу алыми вспышками и подмешав к вонючей горечи терпкий запах порохового дымка.

Насильника смело с жертвы и отшвырнуло с кровати на стену. Второй кусок раскаленного свинца угодил державшему Настю куда-то в плечо, выпавший нож серебристой рыбкой запрыгал по полу. Рух никогда не был хорошим стрелком, а тут не иначе как повезло…

– Заступа, берегись! Зас…

Бучила краем глаза увидел перекошенную мордочку Васьки. Черт оттолкнул его в сторону, а сам странно дернулся, охнул и стал оседать. Из темного угла метнулась неуловимая тень. Разбойник, оставшийся до поры незамеченным, напал сбоку, и не подоспей Васька, Рух бы горя полной ложкой хлебнул. Узкое трехвершковое лезвие на длинной рукояти со свистом рассекло дымные завитки. Бучила парировал молниеносный выпад пистолем, сталь противно скрежетнула о сталь. Он ударил в ответ без особой надежды попасть. Противник, легкий, пружинистый, быстрый, отскочил и секанул снизу вверх, распустив Руху любимую медвежью шкуру от паха до середины груди. Еще чуть, и кишки с причиндалами пришлось бы с пола в ведро собирать. Бучила вновь отбил клинок пистолем и, изловчившись, саданул противника в голову, а когда тот предсказуемо увернулся, угостил сапогом. Достал самым краешком, со злорадством услышав треск сломанных ребер. Супостат согнулся в три погибели и отступил, выставив дрожащий клинок. Рух, жутко осклабившись, шагнул следом.

– Хватит, довольно! – Между ними возник разбойник, зажимавший раненое плечо. Сквозь пальцы текли кровавые ручейки. Голос показался знакомым. – Прекратите!

Раненый поспешно сорвал маску, и Рух удивленно присвистнул.

– Ого, наш пострел везде поспел!

Перед ним, покачиваясь на нетвердых ногах, стоял дамский обольститель Гришка Пронин, бледный, с запавшими глазами и закушенной от боли нижней губой. Бучила глянул на ловкача с длинным клинком и сказал:

– А это, я полагаю…

– Зарни. – Женщина стащила звериную маску, и Рух увидел жуткое месиво вместо лица. Старые шрамы уродливыми буграми покрывали щеки и лоб, рассекали надвое нос, рот оттянулся на сторону, вместо левого глаза зияла дыра. Правый горел чистой ледяной синевой. Когда-то она была прекрасна.

– Ого, а говорят, это я страшный, как задница Дьявола, – поперхнулся Бучила. – Смотрю, вы тут как-то по-особому празднуете, с выдумкой и размахом.

– Я могу объяснить, – выдохнул Гришка.

– Ну попробуй. Какая причина не снести твоей бешеной суке башку? Нет, я, конечно, слышал, что в Новгороде богатеи совсем умом тронулись, игрища развратные устраивают, жен трахают при мужьях, пиратами наряжаются и, хм… на абордаж друг дружку берут, но тут ведь явно не то. – Рух, не выпуская из виду сладкую парочку, окликнул за спину: – Василий, ты как?

– Ж-живой, – без особой уверенности отозвался черт.

– Хорошо. – Бучила милостиво кивнул. – Давай, Гришенька, объясняй.

– Я пришла за ним. – Зарни ткнула пальцем в обмякшего Якова. – Зло должно умереть.

– Да нет же, – отмахнулся Бучила. – Яшка сволочь и крохобор, каких поискать, но никакой не злодей.

– Зло носит маски, – голос Зарни был печален. – Я родилась у подножия древних гор Из, вы зовете их Камнем или Уралом. Первая красавица Пармы, все окрестные князья набивались в мужья. Мой отец был колдуном-памом, ублажал духов и просил защиты у могучего Ена, создателя жизни. Когда мне исполнилось четырнадцать зим, к нам пришли с заката трое мужчин, высоких, бородатых, красивых. У них была необычная одежда, странные вещи и палки, плюющиеся огнем. Они были веселы и добры, дарили бусы и щедро наливали вина. Мы приняли их, делили с ними пищу и кров. Мужчины хотели золота, шесть месяцев они провели в горах, но Камень не любит чужаков, и они вернулись ни с чем, голодные, исхудавшие, злые. Отец сказал им: «Священные горы Из не приняли вас». Мужчины озверели и накинулись на отца, требуя золота. Отец отказался, ведь все золото в святилище принадлежало великому Ену. Тогда они стали насиловать меня у него на глазах, раз, второй, третий, пока я не перестала считать и дышать. Этого было мало, и тогда добрые люди с заката исполосовали мне грудь и лицо. – Зарни коснулась безобразных шрамов. – Резали, насиловали и били, пока отец не стал говорить. Они забрали золото, убили отца, а меня бросили умирать. Но я выжила, темный бог Омоль помог мне. Я стала изгоем, мной пугали детей. Своих детей я иметь не могла, все внутри порвано и уже не срослось. С тех пор прошли два по десять и еще четыре зимы. Все это время я искала добрых бородатых людей. И нашла.

Зарни замолчала, гордая, суровая, прекрасная даже в уродстве. Пальцы на рукояти оружия побелели.

– Постой. – Рух посмотрел