В те же годы прибыл директор американского ипподрома выбрать нашего рысака для Приза Организации Объединенных Наций. В автомобиле директора нашего ипподрома мы ехали от Бегов по Тверской (бывш. Горького). Красный свет застал нас в наших краях, возле Пушкинской. Рядом в черной «Волге» остановились Юрий Гагарин и Герман Титов – на расстоянии протянутой руки. Через дорогу, за площадью, виден был наш старый дом на Страстном. Там, у Деда Бориса видел я книгу «Утро космической эры» с дарственной надписью этих двух первопроходцев космоса…

Дали зеленый. «Волга» с космонавтами рванулась по направлению к Кремлю. А попутчик мой, вижу, внимания не обратил на сидевших в соседнем автомобиле. Говорю ему: «Рядом с нами были Гагарин и Титов». Гримаса возмущения исказила лицо моего спутника: «Почему же ты мне раньше не сказал? Я бы дома деньги брал, чтобы позволить на меня посмотреть!».

«Старь новину держит».

Из выступления О. В. Волкова.

Новгородская Конференция «Тысячелетние корни русской культуры». Участвуют вместе с нами академик Дмитрий Сергеевич Лихачев, певец Иван Семенович Козловский и писатель Олег Васильевич Волков. Председательствует Секретарь Горкома Кузьменко. Присутствие партийца символизировало отношение власти к нашему начинанию: нельзя запретить и невозможно без присмотра оставить националистический консерватизм. Секретарь после конференции скончался от инфаркта, но конференция прошла образцово: нас принимали, словно иностранцев, в собственной стране.

Иду на завтрак. Столовая белоснежная. У дверей пораженный чистотой и порядком стоит местный житель и смотрит на ослепительное чудо крахмальных скатертей и столовых салфеток. Зрит невиданную благоустроенность. В его сон наяву вторгается привратник. «Ты куда? – страж заветных дверей гонит задержавшегося. – Тут по специальному назначению!» Новгородский житель сжимается и обращает к привратнику мольбу: «Мне бы только посмотреть! Я же не претендую!» Лихачев и Козловский подходят к дверям. С тех пор у меня в ушах: «Я же не претендую!» Из тех мгновений, когда советолог Симмонс говорил и повторял: «Русские люди, эти русские люди!»

«На льдине Папанин смастерил самогонный аппарат, с помощью которого из двух литров коньяка получал литр спирта».

Игорь Осипчук. «Факты».

«Я хочу, чтобы всем было хорошо!» – ответ полярника на вопрос, почему он с благожелательной готовностью согласился выступить у нас в ИМЛИ. Выступление не состоялось ни по его, ни по моей вине, но остались в моей памяти интонация и слова, определившие принцип коллективного выживания, на себе Папаниным проверенный после того, как Иван Дмитриевич, в прошлом рабочий, матрос, комиссар, девять месяцев с тремя попутчиками провел среди белых медведей на дрейфующей льдине.

«Которая беднота, может, и получила дворцы, а Ивану Савичу дворца, между прочим, не досталось».

Из рассказов Михаила Зощенко.

Происшествие в манере Зощенко, хотя вы едва ли мне поверите, если я расскажу, как в меня, между прочим, стрельнули. Попали, надо отметить, в голову.

Иду по Ленинскому проспекту, кажется, до сих пор не переименованному, а я помню проспект как Большую Калужскую улицу. Конец 60-х, уже стал я человеком семейным. Со Страстного бульвара, где я родился и вырос, перебрался я в Замоскворечье, к тетке, последнему могиканину из наших в тех краях, там же стали жить мы с женой и сыном. С Большой Якиманки по Большой Калужской ходил я поблизости в Редакционно-Издательский Совет Академии Наук и тем же путем возвращался. Шагал по краю тротуара или прямо по мостовой, чтобы не сталкиваться с прохожими.

И вот иду я себе иду, никого не толкаю, однако чувствую, что-то коснулось моих волос, у самого темени, будто клюнуло в голову. Продолжаю идти. Возле Комитета мер и весов останавливает меня дворник и сообщает: «У тебя спина в кровище». Сочувственный глаз усмотрел яркую полосу, струившуюся по моим волосам на светлый плащ.

Городская больница тут же, через проспект. Пересек я проспект и по-прежнему ничего не чувствуя, задержался перед памятником хирургу Спассо-Кукоцкому: он Деда Васю осматривал. Пошёл дальше, зашёл в Неотложную помощь. Сделали мне рентген. Оказалось, у меня в голове засела пуля. Врачи позвонили моей жене и говорят: «Ваш муж будет парализован ниже пояса». Услыхав это, я даже не успел лишиться чувств и установить, что там произошло на другом конце телефонной связи, как мне говорят: «Сделаем ради проверки ещё один снимок под другим углом». Под другим углом установили: пуля застряла между кожей и черепом. Даже вынимать не требуется: «Пусть закапсулируется». Прежде чем отпустить меня домой, рентгенолог произнес речь. «Этого так оставлять нельзя!» – говорил врач, просветивший мою голову насквозь под всевозможными углами. Глядел на меня требовательно, словно я сам был виноват. «По направлению вхождения пули, легко определить, откуда стреляли», – продолжал врач. Стреляли, по его словам, из дома хорошо известного, особого, квартируют там «высокие люди», как я понял, вроде того небожителя, который удивлялся ненасытности советских граждан, хватающих, что ни выбросят.

Обещая сообщить в милицию о «факте выстрела», врач взглянул на меня ещё требовательнее: «Надо спросить с тех, кто стрелял». Не какой-то молодой болван, который стрелял, а кто за ним стоял, вот с кого надо спрашивать. Врач сдержал обещание, сообщил. На другой день вызвали меня в милицию: «Вы видели, откуда был произведен выстрел?» Как же я мог видеть: стреляли в спину! Судя по выражению лица следователя, мой ответ удовлетворил его, определять, откуда вылетела пуля, он, видно, и не собирался. Больше меня не вызывали. Прошло времени сколько нужно, чтобы пуля обросла моей плотью, и стало целесообразно её удалить. Удалили в ЦЕКУБУ, академической клинике, где некогда Михаил Гершензон и Вячеслав Иванов вели послереволюционную «переписку из двух углов».

Классические предшественники, хворая в едва установившихся советских условиях, испытали потребность обдумать метафизику истории. А я на полувековом рубеже тех же условий почувствовал физически, на собственной шкуре, разрыв между словом и делом – дознанием и наказанием, точнее, отсутствием того и другого. О том, что у нас существуют люди, живущие поверх закона, я имел представление. Позднее узнал: явление универсально-повсеместное, для такого странного явления в цивилизованных странах существует термин afluenza, богатопатология. В состоятельной семье ребенок с ранних лет оказывается избалован до того, что неспособен отвечать за свои действия: сбил кого-то автомобилем элитной марки, а как за это спросить с него? Установить «афлуенцу» суд может, а засудить жертву богатопатологии невозможно: ведь жертва дурного воспитания не сознает, что творит. Кого же привлекать к ответственности?

Спросили бы меня! Помня внушение врача, просветившего мои мозги, я бы сразу сказал – родителей. В самом деле, не иначе, некий Митрофанушка, получивший в подарок от любвеобильного,