— Объясните, наконец, что здесь произошло?

Мама поворачивается, достает из ящичка швейной машинки какую-то бумагу, плача и качая головой, протягивает мне. «…Районный Военный комиссариат… согласно закону по всеобщей военной службе, приказывает…» Все ясно. Вначале я даже обрадовался, что все так благополучно завершилось и никакого несчастья не произошло.

— Фу, а я думаю, что же произошло?..

Никто мне не отвечает. Дядя Арутюн все еще курит, стоя у окна, погрузившись в свои мысли. Откуда-то, понурив голову, входит Егине. Мать продолжает всхлипывать, время от времени, вытирая слезы уголком головного платка. Неудобное положение. Хочу сказать, что все это ерунда, и что ничего необычного в этом нет, когда человек достигает военнообязанного возраста, значит должен идти в армию, что-то в этом роде, но… молчу, чувствую, если попробую говорить, голос мне не подчинится. Бабушка моя также плачет, сжимая губы и покачивая головой. Но нужно что-то сказать. Я подхожу и сажусь рядом с бабушкой.

— Бабуля, — говорю, придавая голосу искусственную уверенность. — А что в этом такого? Это, всего лишь, армия — пойду и вернусь, что такое три года?.. Так пройдут, сама не заметишь. А потом, не один же я иду в армию.

— Эээ, света мне не видать. Я ведь пятерых проводила, ни один не вернулся, — говорит она тихо и снова качает головой. — Хоть бы один вернулся.

Пятеро — это ее четверо сыновей и мой отец. Они все погибли в Великой Отечественной войне. До сих пор моя бабушка хранит их треугольные письма, написанные с фронта.

— Они тоже говорили, что вернутся, и не вернулись…

Выходит, обманули, не вернулись… В подобных случаях слова утешения бессильны. Что могут сделать слова, когда речь идет о пяти молодых парнях, которые пошли воевать за святую родную землю с коварным врагом и больше не вернулись домой…

— Да стоит ли плакать-рыдать? — говорит дядя Арутюн грубоватым тоном. — Словно уходит на десять лет.

Бабушка с надеждой смотрит на дядю. Она хочет верить в то, о чем говорит дядя Арутюн, но, увы, трудно поверить… в этом мире она видела много бед.

— Не нужно зря беспокоиться, — продолжает дядя Арутюн, — слава Богу, нет никакой войны, мирные времена…

Но, нет, не так уж и легко убедить бабушку и маму, горе заставляет человека относиться ко всему с недоверием, потому что все, в том числе и мирное время, может быть временным. Мама тяжело вздыхает, вам легко говорить…

— Мне нужно сдать книги в библиотеку, — говорю я, — пойду, сдам.

Книги — это повод, хочу выйти из дома. Егине смотрит на меня с некоторой подозрительностью. Она, вероятно, понимает мое состояние. Она, вообще, очень понятливая девочка, с полуслова может понять человека. Поэтому я ее очень люблю.

— Неси, неси, сдай, — подавленным голосом говорит моя мама.

Я беру книги и выхожу из дома. Во дворе Егине меня догоняет.

— Библиотека сегодня не работает, — говорит она, потупив взгляд. — Дай книги.

Я смотрю на нее подозрительно…

В сентябре в наших краях всегда стоит теплая погода. Случается, что лишь в конце декабря появляется роса по краям полей. Но сегодня, почему-то, холодно. Даже кажется, что этой ночью может выпасть снег.

Вышел со двора, иду в сторону клуба. Может, появится Рузан… Но ее нет, ни на дороге к роднику, ни в их дворе, нигде ее не видно… Вечерние сумерки все больше сгущаются. Внизу ущелья заполняются непроглядной мглой, и только высокие горы ясно видны, слившись с небесной синевой вечернего неба на заднем плане. Решаю идти прямо домой к Рузан. Раньше бы не пошел на такой шаг, а теперь иду… Беспокойно и часто бьется мое сердце.

Уже издалека я вижу Рузан, с охапкой дров в руках она поднимается домой. Увидев меня, быстро кладет дрова на веранду, возле печки, спускаясь бегом вниз по лестнице, идет ко мне.

— Мгерик, что случилось так поздно?..

— Почему поздно? Вечер только настал, — несколько непринужденно улыбаюсь я. Но Рузан не обмануть. Она смотрит на меня с подозрением немного даже с ужасом.

— Что-то случилось?

— Боже мой! Даже в гости идти стало опасно…

— Гость? — от удивления глаза у Рузан становятся шире.

— Гость от Бога, — слышу голос бабушки Ануш с веранды. — Иди, у нас в доме гости не так часто бывают, чтобы спрашивать, зачем пришли… Поднимайся, сынок, не стесняйся…

— Видишь? — говорю я Рузан, — мудрые слова, учись.

Мой шутливо-поучительный тон, как видно, оказывает успокаивающее действие на Рузан. Она улыбается. Поднимаемся на веранду. Бабушка Ануш неожиданно обхватывает обеими руками мою голову и целует меня в лоб.

Я немного растерян от любезного приема, но Рузан довольна, она смеется. Ясно, что она уже обо всем рассказала бабушке, иначе, зачем та стала бы так тепло меня принимать. Наверное, про Марата тоже сказала…

— Рузан джан, спустись в погреб, принеси яблок, — говоит бабушка Ануш, — и чайник поставь, пусть нагреется.

Рузан спускается на нижний этаж. Заметив удивленный взгляд старухи, я говорю:

— Я иду в армию, бабушка Ануш.

— В армию?

— Ага… Но только об этом пока ей ничего не говорите, я сам скажу.

Старуха тяжело опускает руку на колено, вздыхает.

— Вай, коранам ес…[2] И как же теперь?

Я пожимаю плечами, мол, что тут такого, защита Отечества является святой обязанностью каждого гражданина.

— Два моих сына тоже погибли на войне, — вздыхает, качая головой бабушка Ануш. — Старший мой сын только закончил учебу, был учителем в селе, младший учился…

Рузан возвращается с большой тарелкой румяных яблок.

— Чайник поставила? — спрашивает бабушка, быстро вытирая слезы.

— Да, бабушка, — отвечает Рузан, с удивлением глядя на нее. Она понимает, конечно, что старуха недавно плакала. Однако, ни о чем не спрашивает.

Сидя на веранде, мы долго говорим о разном, пьем чай с кизиловым вареньем, а потом, когда встаю и хочу попрощаться, бабушка Ануш снова целует меня и, глядя глазами, полными слез, говорит:

— Счастливого пути тебе, сынок, не забывай нас, — и, обращаясь к Рузан, добавляет, — проводи и быстро возвращайся, вернись.

На улице темно, тишина. Над землей скользит белёсый туман. То тут, то там, как из-за занавеси, печально светятся окна домов. Я думаю, как сообщить Рузан об армии, чтобы для нее не было неожиданным. Но Рузан опережает меня:

— Почему моя бабушка плакала? Что-то случилось? — Немножко погодя, она добавляет, — я уже знаю, что многие наши парни получили повестки из военкомата. Тебя тоже призвали?

— Да, говорю я, чувствуя облегчение оттого, что она уже кое-что знает.

Рузан внезапно останавливается:

— Ты? В армию? — говорит она таким тоном, словно, точно знает, что в армию может идти любой, но не я. — Ты думаешь, что