Шрифт:
Закладка:
Наши торты больше никто не желал отведать (если не считать несчастных неопытных гостей, пришедших в первый раз). Дело скатилось до извращенного кондитерского концептуализма в детском исполнении, но, к счастью, вскоре мы охладели к этой опасной игре. Ее вытеснили другие игры, иногда не менее опасные.
Как-то раз, придя домой, Вика и Илья застали Антона за необычным занятием – он гладил утюгом свою школьную форму. Всем нам, советским школьникам, полагались одинаковые синие курточки и штаны (или юбки в случае девочек), на рукавах курток – пришитый пластиковый герб в форме рыцарского щита, на котором схематическая книга в лучах восходящего солнца: как бы герб гигантского колледжа под названием «советская школа».
На этом пластиковом гербе удобно было рисовать синей пастовой ручкой. На одной странице раскрытой книги я нарисовал свастику, на другой – звезду Давида, два любимых мною знака, но потом пришлось превратить их в клубочки бесформенных каракулей, чтобы не схлопотать проблем за сомнительную, с точки зрения советской школы, символику.
Ну и, конечно, белые рубашки и красные шелковые пионерские галстуки. Увидев, что Антон старательно отглаживает всё это утюгом, Вика и Илья были удивлены такой непривычной вспышкой детской аккуратности. На вопросы Антоша неохотно отвечал, что «будет проводиться конкурс на самую аккуратную школьную форму».
Родители почуяли неладное, и последовал шквал более пристальных вопросов. С огромным трудом из Антона удалось вытянуть, что к нему подвалил на улице некий человек, рассказал про конкурс на самую аккуратную школьную форму, пообещав, что приз будет выдаваться в виде иностранных игрушечных машинок. Назначил встречу в подъезде некоего дома, куда Антон должен был принести отглаженную форму на плечиках. Просил держать дело в секрете.
Стало ясно, что Антон попал на прицел извращенца. Антоше запретили идти на встречу с извращенцем, вместо него туда отправился Кабаков. Субъект, увидев Кабакова, убежал – великий концептуалист пытался преследовать педофила, но тот оказался быстрее. После этого происшествия в течение нескольких недель Антон изводил Вику и Кабакова гневными речами. Он наотрез отказывался верить в скверные намерения незнакомца и обвинял свою маму и отчима в том, что они очернили честнейшего человека своими гнусными подозрениями.
Мы тусовались в нашем доме на Речном вокзале, тусовались на чердаке Кабакова и в папином подвальчике на Маросейке, тусовались в домах творчества художников и писателей, тусовались вместе в Праге, где Антон с Викой бывали почти так же часто, как и я, – там жила Викина сестра Нина со своими сыновьями, Андреем и Павлом, которые приходились Антону кузенами. Нина была замужем за Типольтом, одним из министров в правительстве Дубчека, который впоследствии погиб в авиационной катастрофе.
Итак, в детстве нас объединяло множество пространств, разделяла только школа: я учился в стандартной школе в соседнем дворе, пока не перешел в школу рабочей молодежи в Дегтярном переулке, Антон же учился в экспериментальной школе с английским уклоном на Водном стадионе – там вокруг него иногда вспыхивали небольшие колоритные скандальчики. Вспоминаю два инцидента, и оба связаны с австрийскими канцлерами. Каким-то образом Антону удалось убедить всю школу, что он – незаконнорожденный сын австрийского канцлера Бруно Крайского.
Сначала в эту легенду поверили его одноклассники, затем она распространилась по другим классам. Постепенно об этом волнующем факте узнали учителя, а затем информация дошла и до директрисы. Не то чтобы Бруно Крайский был чрезвычайно известен в Советском Союзе, скорее наоборот – о нем редко упоминали, потому что он не принадлежал ни к ярым врагам, ни к добрым друзьям советского руководства. Именно поэтому, видимо, легенда выглядела правдоподобно.
А может быть, соль заключалась в особом звучании этого имени – Бруно Крайский. Короче, было во всём этом нечто такое, что заставляло поверить в эту историю. В какой-то момент директриса школы вызвала к себе Вику, чтобы обсудить некоторые аспекты Антонова поведения.
Держалась она странно и после различных околичностей перешла на приглушенный, даже несколько интимный тон: «Конечно, я понимаю всю сложность ситуации, в которой находится ребенок… Да, ситуация крайне щекотливая… Требующая особой деликатности, учитывая высокое положение отца… Поскольку дело касается международных отношений, мы, конечно, готовы закрывать глаза на некоторые… Видите ли, нам кое-что известно о, так сказать, сфере общих интересов, связывающих вас с товарищем Крайским и… отдавая себе отчет в степени занятости товарища Крайского государственными делами…»
Вика внимала этому бредовому лепету в полном недоумении и долго вообще не могла понять, о чем толкует трепетная директриса экспериментальной школы. Антошина мама не только никогда не видела «товарища Бруно Крайского», но также никогда о нем не думала и, возможно, даже не вполне помнила, кто он вообще такой.
В другой раз всем в классе поручили выучить наизусть какое-нибудь стихотворение Пушкина. Антоша забил болт на это дело, но уже в классе, сидя на уроке, он быстро написал стихотворение в пушкинском стиле и прочитал его вслух у школьной доски.
Стихотворение называлось «Меттерниху». Учительница была очень довольна, похвалила Антона за то, что он раскопал такое малоизвестное, но блестящее стихотворение Пушкина, и поставила ему пятерку. Каким-то образом потом всплыло, что стихотворение написал Антон. Учительница восприняла это как личное оскорбление, и Вику снова вызвали в школу.
Не знаю, чем взволновали воображение Антона австрийские канцлеры, но учился он хорошо (в отличие от меня) и в целом слыл вундеркиндом.
Описать мир детских обсессий невозможно, ибо он слишком обширен. То мы предавались коллекционированию, как все мальчики нашего возраста: марки, монеты, бумажные ассигнации… Микрокартинки, клейма, печати, знаки, гербы. Ну и, конечно, мы сами придумывали и рисовали бесконечные знаки, флаги, карты, гербы… Дипломатические отношения между двумя воображаемыми странами Блюмаусом и Носиконией чрезвычайно нас поглощали, пока это не вытеснялось, например, провалами в черно-белый мир шахмат. Однажды мы даже противостояли чемпиону мира по шахматам Карпову, который устроил сеанс одновременной игры на двадцати досках в Институте славяноведения и балканистики, где работала Антошина мама. Тот самый Карпов, с которым Фишер отказался играть, сказав: «Фишер не играет с Карпом». Но мы с карпом играли, и зеркальная рыба победила нас. В какой-то момент Кабаков обзавелся автомобилем – желтые жигули вошли в историю нашего детства под именем Желтопузик: кажется, это имя тоже из мира рыб. В
