Телефон мужа зазвонил в субботу, в 6 утра. Мы решили посвятить выходные экскурсии по винодельням Калифорнии, так что ранний подъем был столь же нежеланным, сколь и неожиданным. Сонный Арно отвернулся и закрыл голову подушкой.

– Милый, это твой телефон, – пробурчала я. – Кто удумал звонить тебе в такое время?

Арно шлепнул рукой по тумбочке, нашел очки, потом взял трубку.

– Алло? – прохрипел он.

Секунду спустя он уже сидел на кровати. Когда он ответил, голос его звучал встревоженно:

– Да, да, она здесь. Секундочку.

Он передал телефон мне со словами:

– Это Сара. У Эвана случился удар.

Что за?.. Я как врач привыкла к звонкам от родственников и друзей в любое время дня и ночи. Иногда повод действительно оказывался значимым (у подруги ребенок вдруг начал хрипеть), и я могла дать стоящий совет (срочно вызывайте скорую!). Но чаще я просто раздаю успокаивающие рекомендации («Моя двухлетка съела кошачьи какашки, что делать?» – паникует кузина. «Не давать ей больше есть кошачьи какашки», – советую я). Поэтому, когда Арно передал мне телефон, я только и могла подумать: «В каком смысле удар?» Я могла представить, как мой брат уснул, положив руку под голову, и проснулся с колющим ощущением; или как у него обнаружился паралич Белла – пугающее, но неопасное воспаление лицевого нерва, из-за которого половина лица может остаться парализованной на недели или даже месяцы. Забирая из рук Арно телефон, я скорее была настроена скептически, чем взволнована.

– Сара?

– Привет, Надин, – голос звучал пугающе напряженно. – Я в отделении скорой помощи. Врачи предлагают провести экспериментальную процедуру. Они говорят, что она может спасти Эвану жизнь, но мне нужно подписать согласие на участие в клинических исследованиях. Я не знаю, что делать. Ты можешь переговорить с врачом и сказать, что думаешь?

Мой пульс ускорился. Скорая помощь? Клинические исследования? Что творится?

– Конечно-конечно, передай трубку врачу, – сказала я, усаживаясь рядом с Арно на краю кровати.

Вскоре я услышала на том конце линии властную и немного торопливую речь, и моя внутренняя сирена включилась. Этот тон был мне до боли знаком. Врач говорила сухо, прямо, кратко – я и сама так выражалась, когда, стоя у кровати пациента, буквально видела у изголовья старуху с косой. Нельзя было терять ни секунды.

Врач кратко представилась и стала объяснять, в чем проблема и что они собирались делать. Я впитывала информацию, кивая и бормоча «угу», до тех пор пока не услышала фразу: «заблокированы две трети потока крови в средней мозговой артерии».

У меня все тело скрутило.

– Что-о-о-о-о?! – заорала я в трубку.

Я прекрасно понимала, что это значит с клинической точки зрения; но мне было сложно принять, что это происходило с моим братом. Бо́льшая часть его мозга не снабжалась кровью. Вероятнее всего, это означало смерть. Или тяжелую инвалидность, если повезет. Я представила Эвана в инвалидной коляске, с одной рукой, прижатой к груди, словно сломанное крыло раненой птицы. Я представила памперсы для взрослых и специальные аппараты, которые будут помогать ему повернуться в постели. Я представила яблочное пюре, вытекающее с парализованной стороны его рта.

И заплакала.

Я почувствовала, как Арно обнял меня. Сделала глубокий вдох и продолжила слушать.

Врач на мгновение остановилась и затем продолжила, сначала чуть медленнее, потом снова ускоряясь. Она назвала процент выживаемости при назначении стандартного лечения и объяснила, почему в случае Эвана посчитала особенно уместным использовать новую экспериментальную процедуру. Я заставила себя все это воспринять. Она описала риски и потенциальные преимущества, а затем сказала, что передает телефон жене моего брата. Нужно было взять себя в руки. Нельзя дать Саре услышать, как я волнуюсь.

– Сара, судя по всему, нам стоит согласиться на эту процедуру, – я сделала все возможное, чтобы звучать спокойно и обнадеживающе.

– Точно? Ты уверена?

– Да. Это лучший вариант для нас.

Уже через полтора часа мы проходили через раздвижные стеклянные двери нейрохирургического отделения интенсивной терапии при Калифорнийском университете в Сан-Франциско. Арно нес на руках трехлетнего Кингстона. Нас проводили в зал ожидания, где уже дежурили мои родители и братья. За те часы, что мы провели, ожидая окончания процедур, я несколько раз слышала, как врачи и сестры передавали информацию о моем брате: «Сорокатрехлетний мужчина, острый инсульт, некурящий, факторы риска отсутствуют». Последняя часть предложения эхом отражалась в моей голове. Факторы риска отсутствуют.

Это была неправда.

Когда мы с братьями росли, наша мать страдала параноидной шизофренией – тяжелым психическим заболеванием, которое, к сожалению, не лечилось много лет. Как и у большинства семей с подобной историей, атмосфера в нашем доме была сложной. Состояния тревоги и стресса перемежались моментами любви и радости. Мама научила меня четко делать двуручный бэкхенд в теннисе и яро отстаивала идею получения образования. «Учись, девочка моя, потому что, когда ты получишь диплом, никто не сможет этого у тебя отнять!» – наставляла меня она. Но когда наступала черная полоса… то в доме воцарялась кромешная тьма. И хуже всего было то, что никогда нельзя было предугадать, что тебя ждет. Каждый день после школы мы играли в угадайку, кто ждет нас дома – Счастливая Мамочка или Пугающая Мамочка? Из-за этого мы подвергались повторяющемуся и непредсказуемому стрессу, что сильно на нас повлияло, и позитивно, и негативно.

В тот день я сидела в зале ожидания интенсивной терапии нейрохирургического отделения, меня мутило от волнения, и я не могла не думать о том, как все могло бы быть, если бы оценка Эвана по шкале НДО была указана в его медкарте. У людей с высокими показателями НДО риск инсульта выше, чем у тех, кто его не имеет, более чем в два раза. Как бы изменился подход к лечению моего брата вплоть до настоящего момента, если бы к его баллу по шкале НДО относились так же, как и к другим индикаторам состояния здоровья вроде кровяного давления или уровня холестерина? Если бы мы знали, как НДО связан конкретно с этим типом инсульта, можно ли было как-то повлиять на риски? Могло ли это знание помочь в будущем защитить от инсульта других людей, таких как Эван? Все эти вопросы неизбежно приводили меня к одному выводу: нам крайне необходимо больше исследований НДО.