допускает его существование? Осуждение плоти, а вместе с ней грубых и эгоистических страстей, казалось бы, в полной мере отвечает учению Христа. При таком дуалистическом подходе целибат является обязательным условием спасения души, все плотские связи олицетворяют собой зло, а посему иметь детей означает потакать сатане, апологету всего материального, то есть бездуховного. Например, Маркиан, известный христианский священник-еретик, живший во II веке, полностью запретил браки, а целибат сделал обязательным условием крещения.

Другой проповедник, Мани, живший в Персии в III веке, разработал собственное учение — манихейство, по которому вообще не следовало заниматься каким-либо трудом, воевать или создавать семью, дабы не потворствовать силам зла. После того как по приказу зороастрийских священников в 276 году его предали мучительной смерти, манихейская ересь из Персии распространилась по всей Римской империи. Под ее влияние попал в юности и знаменитый Августин из Гиппона, а в V веке братство манихейцев-павликиан основало крупный монастырь в Армении. Их влияние было настолько сильным, что в X веке византийский император неоднократно направлял против них войска, вынудив монахов-еретиков перебраться на север Греции, во Фракию. Здесь их взгляды, распространившиеся по всей Болгарии и соседним землям, были восприняты славянским священником по имени Богомил, который стал основателем новой дуалистической церкви на Балканах. Как и их предшественники павликиане, богомилы отрицали Ветхий Завет, таинства крещения и евхаристии, крест и большинство официальных церковных обрядов. Они также считали, что иметь детей — значит потворствовать дьяволу в его кознях. Чтобы «спастись от греха», некоторые богомилы стали прибегать к содомитству (мужеложству); английское слово bugger (педераст) имеет болгарские корни.

Несмотря на жестокие преследования со стороны православных византийских властей, богомильская церковь сумела выжить и существовала вплоть до оккупации Балкан оттоманской Турцией, когда многие боснийские богомилы перешли в мусульманство. Некоторые районы Антиохии и Триполи, населенные павликианами, оказались на пути участников 1-го Крестового похода; поэтому неудивительно, что вернувшиеся домой крестоносцы принесли с собой их дуалистические взгляды. Отдельные проявления этого еретического учения, впоследствии обнаруженные во Фландрии, Рейнской области и Шампани, были выявлены и решительно подавлены официальной католической церковью.

Что касается Южной Европы, то там дуалистическая идеология должна была соперничать с другими неортодоксальными течениями, в особенности с учением лионского купца Пьера Вальдо, который — даже не будучи дуалистом — решительно отрицал, что непременным условием спасения является церковная благодать. Публично осудив безмерное обогащение католического духовенства, оставив дом и состояние жене, он стал отшельником. Его отношение к бедности как высшему достоинству христианина во многом совпадало со взглядами Франциска Ассизского. Они считали, что причисление человека к лику святых или осуждение за вероотступничество является делом случая и, по сути, ничего не решает. Разумеется, далеко не всегда легко отличить стремление к совершенствованию и реформам, антиклерикализм от идейных проповедей, несовместимых с духом христианства. Однако победоносное развитие исламского учения наглядно продемонстрировало, что может произойти, если оставить без внимания и контроля те еретические идеи, которые вырабатывают и принимают на вооружение нарождающиеся социальные группы и сословия. Тут следует заметить, что самую активную критику официального духовенства за его безмерное материальное благосостояние вели городское купечество и буржуазия богатых областей Ломбардии, Лангедока и Прованса.

В Лангедоке имелись и другие причины, способствовавшие быстрому распространению катарского учения. Как с горечью заметил в свое время Бернард Клервоский, осуждая Ги де Лузиньяна, церковь находится в прискорбном положении, поскольку нерадивые, жадные и невежественные священники больше склонны обирать, а не опекать свою паству. Вместе с тем постоянные контакты испанских католиков с маврами и знакомство с их идеями, а также заметный рост влияния евреев на экономику южноевропейских областей способствовали возникновению там атмосферы веротерпимости. Централизованный контроль в этих регионах был не столь жестким, поскольку многие территории находились в свободном землевладении и были избавлены от гнета традиционной феодальной зависимости. Даже местные феодалы не имели единых сюзеренов: одни из них подчинялись графу Тулузскому, другие — королю Арагона, а некоторые — германскому императору. И везде процветали откровенно антиклерикальные настроения. От предков нынешней дворянской знати в руки алчного духовенства к тому времени уже перешло немало собственности, включая обширные территории, и у местных дворян созрело естественное желание вернуть их себе. Это стало причиной непрерывных конфликтов как с местными епископами, так и с Папской курией. Поэтому неудивительно, что религия, признававшая за духовенством законное право на неограниченное обогащение, вызывала общественное осуждение и протест.

На первый взгляд может показаться странным, что столь неуправляемая, довольно беззаботная и эгоистически настроенная общественная группа, выделявшаяся на фоне всей Европы высокой культурой и склонностью к наслаждениям — именно здесь, по словам современников, нашли прибежище жонглеры и трубадуры, воспевавшие утонченную любовь, — оказалась так восприимчива к мрачному дуалистическому учению катаров. Однако не следует забывать, что лишь отдельные, самые фанатичные приверженцы этой идеологии — парфаты[17] — жили в условиях подлинного самоотречения, а основная масса рядовых верующих — креденты[18] — считала, что для спасения души достаточно причастия: именно оно способно полностью очистить человека от прегрешений. А посему отпадала необходимость в постоянном целомудрии — достаточно было покаяться перед смертью. Идеология катаров отличалась уважительным отношением к женщине: женщины-парфаты пользовались не меньшим уважением, чем мужчины. Как метко выразился один французский священник, «хотя ересь — типично мужское изобретение, но благодаря женщинам она разносится по земле и обретает бессмертие».

В 1167 году греческий «папа» катаров Никита прибыл из Константинополя, чтобы председательствовать на Соборе своих единомышленников, собравшихся в Сен-Феликс-де-Карамане (провинция Лангедок). К тому времени уже существовал катарский епископат в городе Альби, и настало время избрать новых епископов для Тулузы, Каркассона и Ажена. Католические епископы Лангедока, напуганные быстрым распространением еретического учения, тщетно пытались противостоять ему с помощью богословских дискуссий. Вскоре известие о пополнении и укреплении новой секты достигло папского престола в Риме. И когда в 1205 году Доминик Гусман, фанатичный каноник кафедрального собора в городе Осма (королевство Кастилия), испросил у папы Иннокентия III позволения проповедовать Евангелие язычникам, живущим у реки Вислы, тот благословил его намерения, но перенаправил католического священника на юг Франции. Причина состояла в том, что двумя годами ранее понтифик поручил цистерцианцам обратить в истинную веру местных катаров, однако, несмотря на все усилия, эта миссия провалилась.

Получив это задание, Доминик перевоплотился в настоящего парфата — влачащего жалкое существование нищего и смиренника. Одновременно вместе с цистерцианцами он проповедовал традиционные догматы католицизма, горячо полемизируя с катарскими богословами. Однако и в этот раз нужного результата добиться не удалось. Иннокентий, к тому времени уже четко осознавший опасность, нависшую над официальной католической церковью в Лангедоке,