— Жан Мишель… я же просил вас тщательно промыть рану.

И в самом деле Эмиль Винге. Щупает пульс, вливает воду через сжатые зубы.

Ответить Кардель не может — челюсти свела судорога такой силы, что хрустнули зубы.

— Тетанус. Столбняк. Уже приходили врачи… ртуть не помогает. Ничего не могут сделать. Одна надежда на ваш могучий организм. Вы наедине с болезнью, Жан Мишель. Вопрос несложен: либо вы ее, либо она вас. Я побуду с вами.

Кардель хотел было кивнуть, соглашаясь с диспозицией, но не успел — провалился в беспамятство.

Когда он вновь очнулся, Винге сидел в той же позе, но что-то изменилось. Смятая бумажка… Кардель сделал попытку что-то сказать, но спасательный круг сознания оказался слишком скользким. Опять в пропасть, а они его уже ждут. Петтер Петтерссон, и его отец, и тот тип, попытавшийся его убить, и слабоумный верзила Монс Кулинг, и все, кто с его помощью перекочевал в канаву из-за трактирного столика. Они сменяют друг друга, и удивительно — они гораздо крупнее, чем ему запомнилось… чепуха, это не они крупнее, нет. Это он меньше, крестьянский мальчишка, тощий и чирьястый, с голодными отеками под глазами. Все другое… кроме деревянного протеза. Протез на месте, каждый раз, когда он поднимает руку защититься от удара, в спину отдает резкая боль. И ремни куда-то исчезли, и культи нет… протез прирос. Бледная кожа подростка медленно покрывается симметричными прожилками, как на дереве, дюйм за дюймом… и очень скоро он превращается в деревянную куклу… А почему на нем солдатские шпоры? Никакие это не шпоры, это медленно врастающие в кладбищенскую землю корявые корни.

При следующем пробуждении судороги немного отпустили, он даже может открыть рот, повернуться, приподнять будто припаянную до того к подстилке спину. Сменить позу — уже милость Божья. Свет и мрак сменяют друг друга в странном, не предусмотренном природой ритме, ночи и дни произвольно удлиняются и укорачиваются.

Винге пришел к вечеру, помог смыть липкий, почти засохший пот. Сколько дней прошло? Но теперь он уже может говорить, хотя пока коротко, даже односложно.

Еще через несколько дней, когда Карделю удалось сесть на своей койке, Винге разворачивает тряпку и показывает ему железный прут с расплющенным и заостренным концом и со следами кузнечного молота.

— Жан Мишель… вы знаете, что это такое?

Кардель протянул руку, удивившись неожиданной плавности и уверенности движения. Винге положил загадочный предмет ему на ладонь, но своей руки не убрал. Готов в любую секунду подхватить, если напарник его выронит.

— Тяжелый, — удивился Кардель и тут же сообразил: ослабел настолько, что даже севшая на руку муха могла бы показаться ему свинцовой болванкой. — Да… видывал такие не раз.

— Где?

— Заготовка для сабли. Потом, когда кузнец закончит работу, ее отполируют и отнесут к граверу. На каждой сабле должна быть королевская монограмма. Дальше к литейщику, тот приспособит замысловатый латунный эфес. А потом ее повесит на пояс какой-нибудь недоучившийся кавалергард. Нужды никакой, разве что куражу прибавляет. Помахать разве что… бесполезная штука. В ближнем бою все решает солдатский кривой штык.

Винге наклонил голову — очевидно, Кардель подтвердил его соображения.

— В Военной коллегии наверняка есть список мастерских, которые привлечены к этой работе.

— О чем вы? Перестаньте говорить загадками.

— Второй труп… если первого окрестили Иисусом, второго назовем Иудой. Он, этот Иуда, наверняка был учеником или подмастерьем в кузнице. Одежда пахнет дымом, правая рука мускулистей левой, ладонь мозолистая. Дальше: кисти до запястья белые, значит, работает… работал в рукавицах. Сам загорел, а руки нет. И плечи загорелые, кроме полосок от помочей кузнечного фартука. Думаю, стал жертвой собственного изделия.

— Самоубийство?

— Возможно… Какие-то доброжелатели вынесли тело на погост в Святом Якобе.

— А я-то тут при чем?

— Господа, которые к вам вломились летом, — вряд ли они покушались на вашу собственность. Кто-то их нанял. Может, вам интересно узнать — кто? Когда поправитесь, само собой.

— Эвмениды? Сетон опять завоевал их благосклонность?

— Думаю, да… но давайте не изображать художников. Не стоит хвататься за кисти, пока действительность не соблаговолит сыграть роль натурщицы.

— Эмиль… болезнь, конечно, замутила мои мозги, и без того не особо, чтобы… ну, вы понимаете. Но мозги — одно дело, а чувство — совсем другое. Мне кажется, вы о чем-то умалчиваете.

Эмиль вздохнул и развел руками.

— Сначала вопрос. Помните. В анатомическом зале… там было зеркало, не так ли?

— Было. И что?

— И Сетон в него смотрелся. Как вам кажется, это своего рода нарциссизм? Ему доставляло удовольствие на себя смотреть?

— Ну нет… то есть вряд ли.

Эмиль задумчиво кивнул и начал грызть ноготь на большом пальце.

— Думаю, что и Иисус, и Иуда — дело рук Сетона так или иначе. Играли роль в кровавом спектакле для эвменидов. Вы же помните свадьбу в поместье Тре Русур? Пытается с ними примириться, надеется, что его опять впустят в песочницу. Так подсказывает логика. Появляется шанс не только избавиться от нас с их помощью, но и вернуться к жизни, о которой он мечтает. Уверен, что и ваше убийство спланировали по его просьбе.

— А как же вы? Я-то сидел у вас на площадке, думал, а вдруг и к вам придут.

— Я слишком тесно связан с полицией. Возникнут вопросы, на которые им трудно будет ответить. И, кстати, вам полагается компенсация.

Винге собрался было положить на стол холщовый кошель, но рука замерла в воздухе.

— А это что? — Он показал на забрызганный кровью мятый лист на столе. — Мне кажется, не я один предпочитаю не высказываться слишком рано.

Кардель сделал попытку встать, но со стоном опустился на койку.

— Девушка. Анна Стина. Ее послали в Прядильный дом. Проникла через потайной ход. Велели найти Руденшёльдиху — та как раз была там. Недолго, пока не подобрали каталажку поудобнее. А это… — Он кивнул на листок в руках у Винге и опять застонал. — Это список. Список густавианцев, которых Руденшёльд вербовала для своего любовника Армфельта. Короче, заговорщиков, которых уговорили скинуть Ройтерхольма и весь опекунский совет. Они, может, сами по себе и заговорщики, но уговаривали-то их поодиночке, и они знать не знают, кто свой, а кто при первом же удобном случае настрочит донос Ройтерхольму. Какая может быть революция, если каждый в своем коконе? А тут — весь список… Так значит… о чем я? Ага… Магдалена Руденшёльд дала список Анне Стине. Но девушку поймали, и Петтерссон, мало что понимая, взял список в залог. Дескать, вернешься — получишь. Теперь все сбились с ног, и Ройтерхольм, и заговорщики. Ее ищут, но пока не нашли.

Эмиль побледнел и осторожно, как ядовитую змею с капающим из открытой пасти ядом, положил лист на стол.