— Что оказывается? Что я теперь человеком стал, а то был куском говна в ваших глазах, господин Орлов? — я сел вполоборота и уставился на его наглую румяную физиономию.

— Не воспринимайте так близко к сердцу, — тот расплылся в вежливой улыбке. — Все ошибаются. Бывает. Кто ж знал-то? Вы бы сразу сказали, кто вы есть на самом деле. А то ведь ввели всех в заблуждение.

— Иногда это бывает полезно… чтобы увидеть истинное лицо окружающих.

Орлов прищурился, улыбка исчезла с его лица:

— Воля ваша, господин Дубровский, воля ваша, — произнёс он надменно и продолжил разговор с двумя княжнами за ближайшим столом.

Возможно, зря я с ним так грубо обошёлся, но Орлов мне не понравился с первого дня, и миндальничать с ним желания не было.

Прозвенел звонок, однако преподаватель задерживался, и ребята не торопились расходиться по местам. Одна из девушек, с которыми беседовал с Орловым, повернулась ко мне и сказала:

— Алексей, а я вспомнила, где слышал вашу фамилию. О ваших родственниках в газете писали.

Это была княжна Ирина Кудашева — невысокая девушка с вьющимися каштановыми волосами и довольно миленьким, но не слишком запоминающимся личиком.

— О, так вы у нас знамениты… — тут же подхватил Брехов, но наткнувшись на мой взгляд, замолчал.

— Что именно писали? Не помните? — спросил я.

— Помню, я читала буквально неделю назад. Был судебный процесс, много дворян обвинялось в государственной измене и подготовке покушения на государя-императора. И там были фамилии Потёмкины, Оболенские и… ваша тоже была. Это правда? Кто-то из ваших родственников действительно участвовал в заговоре?

— Возможно, — ответил я с показным равнодушием. — Не все дела моих родственников мне известны. А возможно, и клевета. Всякое бывает, знаете ли.

— Это очень интересная история, — Кудашева полностью переключилась на меня. — Не расскажете как-нибудь поподробнее?

— Повторяю, мне самому мало что известно.

Вошёл преподаватель, разговоры смолкли, Орлов и другие, кто шатался по аудитории, спешно расселись по местам. Ну а после занятий было уже не до болтовни, и мне удалось отвязаться от любопытной девчонки, не ответив ничего.

В этот день мы обедали вместе со Степаном Оболенским в академическом ресторане, где вчера договорились встретиться. Я не сказал ему о загадочной записке. Основной темой нашей встречи стал Комаровский.

Устроившись за столиком в углу, подальше от всех, мы сделали заказ и стали ждать.

— Я не знаю, что тебе сказать про Комаровского, — проговорил Степан. — У меня очень мало информации. Слышал, что его отец владеет типографией в Твери. Имеют ли они какое-то отношение к делам Шереметевых, мне неизвестно. А следить за каждым его шагом, с кем он общается, с кем встречается, у меня просто нет ни времени, ни возможности. Ты уверен, что это тебя сдал?

— Я же сказал тебе, я ни в чём не уверен, — я со Степаном наконец-то стал общаться на «ты», ибо выканье между сверстниками меня уже начинало задалбывать. — Но Комаровский — единственный, кто знал о поездке. У Елизаветы, моей попечительницы, казнили мужа. В позапрошлую субботу я к ней ездил. Так Комаровскому и сказал: у родственника трагедия, я должен уехать на два дня, вернусь в воскресенье. Я, конечно, не сказал, к кому конкретно еду, но догадаться большого ума не надо. У меня на всю страну один родственник.

— А ты к ней часто ездишь? Может быть, дружинники просто караулили тебя, потому что знали, что ты поедешь по той дороге?

— Тоже возможно, не отрицаю. Но… как-то слишком всё удачно совпало, не находишь?

— А больше никому не говорил? Друзьям, например?

Я покачал головой:

— Нет, я о личных вещах не болтаю.

Степан вздохнул и потёр лоб:

— Извини, Алексей, я больше ничего сообщить не могу. Если ты прав, если этот Комаровский кому-то докладывает на сторону о внутренних делах академии, это очень плохо. Но доказательств пока нет. Обычное совпадение. Одного этого мало, чтобы официально ему что-то предъявить. А вести неофициальное расследования я не могу. У меня время по минутам расписано.

— А что скажешь по этому поводу? — я достал из внутреннего кармана записку и протянул Степану.

Тот развернул и нахмурился:

— Где ты это нашёл?

— Под дверь сунули.

Подошёл официант и принёс нам блюда, однако ни Степан, ни я даже не притронулся.

— Какой-то сумасшедший написал, — Оболенский вернул мне листок. — Только безумец может планировать покушение в гимназии. Не думаю, что Шереметевы имеют к этому какое-то отношение.

— Согласен. Серьёзные люди такой хренотенью заниматься не станут. Думаю, это Огинский. Кстати, как он?

— Не интересовался. Слышал, вроде бы, на поправку идёт. У нас хорошие лекари. Думаешь, он?

— А кто ещё? Или его шнурки… пешки, в смысле. Я же тебе не рассказывал, как меня подловили один раз вечером у подъезда?

— Нет, когда это было?

— А когда мы с тобой общались с глазу на глаз, помнишь? Я потом гулять пошёл, а возвращаюсь, гляжу, у подъезда студенты трутся. Но они начали меня всячески оскорблять, дескать, я трус, раз на поединок не явился. Пришлось их немножечко проучить.

— Почему ты мне сразу не сказал?

— А зачем?

— Это серьёзное нарушение. Ты знаешь их фамилии?

— Нет, забыл спросить, пока им рожи начищал, — рассмеялся я.

— А в лицо узнаешь?

— Одного видел пару раз. Остальных даже не запомнил. Но я не об этом. Кажется, у Огинского тут целая банда. Про это-то хоть сможешь разузнать?

— Это полегче будет. Узнаю. Но по-хорошему, надо бы обратиться в дисциплинарный отдел.

— Ерунда. Этот детский сад меня не сильно-то и волнует. Вот Шереметев — другое дело, он — человек опасный. А эти… — я махнул рукой. — Ладно, давай уже есть, а то суп стынет.

* * *

Вечером снова пришлось отправиться в хозяйственный корпус к распорядителю. Одну неделю я отработал, осталось три. Поэтому я всё думал, как совмещать наказание и тренировки. К счастью, распорядитель оказался не такой злой, как завхоз, и когда я спросил, есть ли дела на полигоне или в спортивном корпусе, дал утвердительный ответ.

В те времена в помещениях для магических практик обычно использовалось песчаное покрытие, поскольку любое другое быстро приходило в негодность. Однако песок после занятий постоянно требовалось равнять. Этим занимались