Шрифт:
Закладка:
– Не стоит, – пробормотал он едва слышно. – У них свой опыт, у нас свой, Алина. Тем более, – и он коснулся своей груди прямо перед ее глазами и усмехнулся, – в чем-то эта женщина права.
– Ты права, – эхом говорил Мастер в это время. – Благодарю богов за дары. И за фису, и за видения.
Одекра величественно кивнула и, подозвав жестом младших неши, продолжила:
– Мы дарим вам знак Хиды. Такой знак получает каждый новорожденный тимавеш. Он сотрется, но любая неши всегда признает в вас часть своего народа. И дарим вам перья птиц ха́си, которые каждое утро поют славу Хиде, – каждый тимавеш запечатлевает пером важное событие в своей жизни, а у вас их уже два: приход в Тес и испытание озером.
Медейра в сопровождении двух помощниц подошла к Чету и, окунув палец в плод, который держала одна из девушек, начертила у дракона на лбу полумесяц с точкой, зачарованно поглядывая на мерцающую серебром перчатку. А затем ловко привязала ему к волосам пару перьев, взяв их из рук второй неши.
Четери улыбнулся ей и спросил у Одекры:
– Значит, испытаний теперь не ждать?
– Вы уже прошли свои испытания, геси, – благосклонно ответила старшая колдунья. – Будь в вас хоть капля злого умысла к людям тимавеш, вы бы не вышли из озера. Но мы все знали, что озеро вас не тронет, – она обвела руками неши, и те закивали. – Мы видели, что вы добрые люди, мы видели, что вы щедрые люди. Вы отнеслись с уважением к нашим традициям. Не прогоняли детей, почтили стариков. Да и часть доспеха Веты-Океана не далась бы человеку неправедному, замышлявшему зло. Поэтому для вас озеро сразу было не приговором, а даром.
Алина зажмурилась: в носу защипало, и горло свело от горечи. Что же это за дар, который не дал ответов, а лишь показал ей то, чего она и так боялась?
И когда Медейра осторожно тронула ее за плечо, она еле заставила себя отцепиться от Тротта, чтобы повернуться. Знак, начертанный неши, сразу начал холодить кожу, словно в нем была мята, и это странным образом отвлекало, успокаивало.
Когда Медейра рисовала полумесяц на лбу Тротта, по долине словно пронесся вздох, и пятна на папоротниках, и серебристые деревья засияли ярче, теплее, а в воздухе разлилось благоухание, будто от стогов душистого сена после жаркого дня.
– Ледира проснулась, – с благоговением проговорила Одекра. – Сейчас ее омоют и оденут в праздничные одежды. А вы как раз успеете переодеться. Медейра проводит вас, геси. Идите.
Обратно к дому-папоротнику они дошли в молчании. Тротт тоже казался погрузившимся в свои мысли, и Алина очень хотела спросить, какой кошмар привиделся ему. Но… она сама была не готова рассказать.
В доме их ждала сухая одежда, сложенная в три большие корзины. Четери покрутил в руках узкие штаны, потянул их в стороны… и остался в своих мокрых, только рубаху сменил.
– Не хочу обижать добрых хозяев пренебрежением, – объяснил он охотно и, чтобы скрасить время ожидания, принялся подбрасывать и ловить нож. Медейра тут же присоединилась к нему, не обращая внимания на остальных, – достала свой нож, как-то хитро и закрученно метнула его к потолку, поймала, развернувшись. Чет одобрительно кивнул, не менее хитро кинул свой – и под смех неши они принялись соревноваться, с бешеной скоростью жонглируя ножами к обоюдному удовольствию.
Тротт же спокойно переоделся; Алина, вернувшись из венриса, куда бегала с подаренной шкатулкой, увидела его сидящим на скамье и разрезающим пеструю рубаху на спинке, да так и застыла на пороге, с тоской глядя на еще влажные крылья, плечи и живот, на черные волосы. Он поднял голову и посмотрел на нее.
И на мгновение, пока его лицо снова не стало непроницаемым, Алине показалось, что она увидела в его глазах отражение своей тоски.
– Почему ты сказала, что если я съем этот плод, айвилу, то останусь здесь? – спросила она у Медейры, когда до площади оставалось несколько десятков шагов и звук барабанов стал уже оглушающим.
– Айвила – это сила мертвых неши, которые не имели дочерей, – охотно объяснила колдунья. – Она зовет только тех, кто способен ее принять. Неши служат Хиде. И ты бы служила, не смогла бы уйти. Ты точно не хочешь?
Алина покачала головой.
– Я хочу домой. Мой путь не может закончиться здесь, Медейра.
– Я понимаю, что такое путь, – кивнула неши и тихо добавила. – Я бы хотела разделить свой путь с Четери, как ты разделяешь с ношеди. Но мой путь – остаться с богиней, а его – идти дальше.
22 апреля по времени Туры, Лортах, Алина
Площадь перед папоротником-храмом была заполнена людьми – они кричали гостям «Мину», дудели, плясали вокруг костров, готовили в огромных котлах то ли ягодную похлебку, то ли алкоголь: Алина, принюхиваясь, ощущала терпкий фруктовый запах. Дети совали в огонь синие цветы на длинных стеблях – те взрывались чем-то бело-воздушным, по всей видимости, вкусным, потому что съедалось оно мгновенно.
Вблизи стало понятно, что храм огромный – этот папоротник был выше всех остальных раз в пять, без окон, с одним большим дверным проемом, с шапкой листьев, которая закрывала треть площади и добрую четверть озера. Над аркой-входом поднималась до самой вершины серебристая трещина с плавными оплывами по краям, такая узкая, что туда вряд ли можно было просунуть и палец. Сияли сверху, в фиолетовом беззвездном небе, две лорташские луны, а сфера над храмом Геры-Солнца подсвечивала листья и ствол снизу.
Медейра, остановившись шагах в десяти от храма, развела руки, здороваясь так, как приветствовали ее тимавеш на дороге утром, и позвала:
– Заходите. Нас ждут.
Стенки папоротника оказались толстенными, изнутри доносились приглушенные, очень мелодичные песнопения без слов.
– Веди их сюда, Медейра, – раздался впереди чуть жутковатый шепчущий голос, очень похожий на шелест листьев в серебряной роще. – Давно у нас не было гостей, а таких никогда…
Говорящая роняла слова медленно, с усилием. Алина шагнула из проема и изумленно уставилась на удивительную женщину, восседающую на коленях посреди темного храма.
Она была старой, очень старой, и лицо ее, и кожа в тусклом свете лишайников, которыми были покрыты гигантские стены, казались одеревеневшими и слегка серебристыми. Волосы с вплетенными перьями – сотнями перьев – были седыми, но в седине этой явственно проглядывала зелень, будто и не волосы это были, а выцветшая трава. На лбу ее сиял тот же знак, что на лбах всех неши. Хранительницы хлопотали вокруг, тихонько напевая, – Одекра подносила к губам старухи чашу с напитком, две девушки разминали ей руки и плечи, еще две – бедра.
Вокруг нее шевелилось целое гнездо из лиан, будто Ледира была ими оплетена, а сейчас они потихоньку отползали к далеким стенам, обтекая храмовую золотую утварь, удивительные тонкие и небольшие механизмы, непонятно для чего предназначенные и, видимо, оставшиеся с времен до нашествия. Тротт вцеплялся взглядом то в один, то в другой, а Алина смотрела на огромные скамьи и столы, на стены с полками, заполненными до потолка свитками. Трещина, поднимающаяся от входа ввысь, была видна и здесь.
