Шрифт:
Закладка:
О съемке на коленях Шебеньков и не горевал: надо — значит, надо. Что тут лишний раз затруднять себя размышлениями?
Итак, они ехали молча, пыля по проселку, обсаженному пихтами, каждый думал о своем.
4
Утром, трясясь в кузове попутного грузовика, на этот раз рядом с телятами, черными, пестрыми, черно-бурыми, Гай Хохлов тоже думал. Ему хотелось, чтобы снимки не получились.
Телята стояли тесно, прижавшись друг к дружке, устало опустив головы, косясь на Гая тусклыми глазами. Вид у них был такой, будто они безропотно готовы принять смерть. И хотя Гаю было до боли жалко телят, он знал, однако, что ничем не может им помочь. Даже снимать их было незачем. Он отвернулся, подумав: «Так, видать, должно быть», — и больше не смотрел на них.
Мысли его нет-нет да и возвращались к ржаному полю и к снимкам. Порой он почти убеждал себя в том, что снимки не получились. Позднее время, и свет был совсем слабый. По тут перед ним возникало лицо редактора, злое, с крапинками пота на непомерно длинной верхней губе. Эти крапинки пота появлялись всегда, когда редактор волновался. «А потом начнется разнос», — грустно думал Гай, прижатый телятами к самой кабине грузовика.
А снимки вышли на редкость. Гай и сам удивился, как все было естественно, правдоподобно и технично. Первый, второй и даже третий план… Резкие тени на лицах — средство подчеркнуть важность момента. И рожь, черт же возьми, до самых подбородков!
Редактор обнял Гая.
— Удружил, старик! — только и сказал он.
Гаю мучительно хотелось рассказать о том, как все получилось. Липа это, и он сам виноват в ней. Стыдно потом будет людям в глаза смотреть. Но тут же он увидел себя неудачником, не выполнившим задание, и тотчас решил: «Чего это я философствую? Не мне стыдиться. Пусть они стыдятся!»
И когда он увидел снимок уже в подписной полосе, у него еще раз нехорошо сжалось сердце. Появилась жалость к этим людям, стоящим на коленях. Но жалости к себе в эту минуту он еще не почувствовал.
ЛЮБОВЬ ЛАСТОЧЕК
1
Они летели с юга в стае.
Она — красивая, тоненькая, с белой грудкой и черными, изогнутыми, как турецкие сабли, крыльями. Голос у нее — молодой, восторженный. Даже о самых простых вещах она никогда не пищала по-будничному. Если бы кто-то попробовал записать ее птичью речь, то обязательно после каждого писка поставил бы восклицательный знак.
Он — куда проще, деловитее, солиднее. У него крупная голова и крепкий клюв. Когда он складывал сильные крылья, то чем-то неуловимым походил на мину от ротного миномета. Так все в нем ладно было сделано.
И характер у него не то что у Маленькой ласточки. Не любил он пустословия и ненужного писка, стыдился восторженности и напыщенности. В полете был по-мужски практичен, скуп на выражение чувств. Когда летали стаей, он никому не отдавал особого предпочтения. Но храбро бросался на помощь всем, кто попадал в беду.
Он не раз удивлялся легкомыслию Маленькой ласточки, ее ветрености. Он видел, как пускалась она в облет старой облезлой колокольни, высоченной заводской трубы или простого телеграфного столба и пищала победоносно и торжественно.
…В это степное село они прилетели под вечер. Садилось солнце. Блестели лужи на базарной площади. На пригорках за селом чернела влажная земля. Там бегали дети и бесполезно пытались забросить ввысь что-то круглое. Но это круглое снова падало на землю. И хотя в пути устала Маленькая ласточка, но не преминула с оглушительным визгом броситься за село, чтобы хоть раз облететь то круглое, что забрасывали в небо крошечные люди. Она облетела красный шарик, который скоро снова плюхнулся на землю к восторгу Маленькой ласточки.
«Ах вы, глупые люди!» — взвизгнула она, с победоносным щебетом вернулась в село и начала кружиться вокруг старой полуразрушенной колокольни, скользя между переплетами арматуры, на которой висела бахрома истлевшей железной крыши. На колокольне, на самом верху, четыре круглых окна. Маленькой ласточке вздумалось влететь в одно и вылететь в другое, уже по ту сторону колокольни. Взметнувшись в небо, она прицелилась и бросилась в окно, что с севера, и пулей выскочила в окно, что с южной стороны. С оглушительным легкомысленным писком пустилась она куролесить над селом.
Он сидел в это время на колокольне, прижавшись к теплому шершавому кирпичу, и ему хотелось поскорее облюбовать где-то карниз и начать лепить гнездо. Он начал бы это с любой здешней ласточкой, которая осталась бы с ним. Свою он потерял над бушующим морем. В этом селе всего вдоволь. Сколько тут высоких крыш, и пруд рядом, и речка, и луга, и поля!
Он отвлекся от деловых мыслей, вспорхнул и сделал над базарной площадью красивый, упругий круг. И только он лег еще на один круг, как увидел в круглом окне колокольни, освещенном красным светом закатного солнца, два зловеще вспыхнувших глаза, острые уши и вздыбленную на загривке серую шерсть. И в это окно нацелилась Маленькая ласточка. Лучи солнца мешали ей увидеть страшного зверя с цепкими когтями и острыми зубами.
На какой-то миг сердце его замерло в растерянности. Но это было мужественное сердце, и оно тотчас справилось со слабостью. Быстро-быстро замелькали сильные крылья, точно ветер подхватил его вверх и бросил в окно, прямо в страшные глаза страшного зверя. Маленькая ласточка, увидев перед собой вихрь из его черных крыльев, едва успела повернуть в сторону, чуть-чуть не ударилась грудью в выщербленный, почерневший от времени кирпич и взмыла вверх. Облетая колокольню, она услышала испуганный рев зверя и поняла, что была на волосок от его лап, о которых когда-то мама рассказывала ей страшные истории…
А он, сделав неторопливый круг все над той же базарной площадью, чуть поспешней обычного опустился ближе к земле и исчез за новыми островерхими домами.
Маленькую ласточку сковал запоздалый страх, и она забилась под стреху старенького домика, куда смогли ее занести ослабевшие крылья. Потом страх прошел, и она впервые серьезно подумала: как она неблагодарна, забыла даже поблагодарить того храброго и сильного парня. Жив ли он? Не ранен ли? Мама рассказывала
