Что касается точки, после которой письмо меня больше не интересует, я достиг ее впервые через пять минут после того, как я начал писать мой первый рассказ. Но на шестой минуте я почувствовал, что письмо заинтересовало меня снова. Если рассматривать это, как мой цикл, я достигаю этой точки приблизительно двенадцать раз каждый час, который я посвящаю письму. Так что я не должен воображать достижения этой точки — я ее знаю очень хорошо. Но эта точка никогда не заключительная. Я думаю, что никакой последней точки не существует вообще. Жизнь — сука, а потом — смерть. Смерть — сука, а потом рождение. Письмо — очень похоже на это, поскольку это множество коротких жизней в пределах вашей более длинной.

Оригинал — http://bombsite.com/issues/79/articles/2481.

Перевод — http://pelevin.nov.ru/interview/o-bomb/1.html.

Виктор Пелевин: «Мои наркотики — спортзал и бассейн»

17 сентября 2003. Юлия Шигарева, «Аргументы и факты на Украине»

Лет десять назад Виктор Пелевин буквально взорвал русскую литературу, переживавшую в те годы свои не самые лучшие дни. Сперва рассказы — за них он получил премию Букера, затем романы «Омон Ра», «Чапаев и Пустота» (он также номинировался на Букера, но премию отдали другому писателю), «Дженерейшен Пи». После чего Пелевин пропал. Ну, не совсем пропал, слухи кое-какие бродили — мол, пишет. Нет, не пишет, потому что на самом деле он находится в глубоком кризисе и много пьет. Нет, не пьет, а, следуя опыту своих героев, увлекся наркотиками.

Однако Пелевин прервал затянувшееся молчание и выпустил-таки новую книгу «DПП» («Dиалектика переходного периода из Ниоткуда в Никуда»). «DПП» — сборник, куда вошли роман о банкире, всеми решениями которого управляли числа, и несколько рассказов — о нефти и французской философии, о сексе в Интернете, о загробном мире и т. д. А слухи о том, что все это время Пелевин провел в наркотическом тумане, писатель опровергает начисто:

— Мне не очень понятно, ОТКУДА я исчез на эти три года. Из своей собственной жизни я не исчезал ни на секунду. Я делал много разного, в том числе писал книги и думал о высоком, а в кризисе я нахожусь с шестилетнего возраста. Что касается спиртного и прочего — я не пью и не курю уже много лет. Наркотики, которые я регулярно употребляю, — это спортзал и бассейн. Когда не могу достать бассейн, принимаю двойную дозу велосипеда. Мне жалко людей, которые тратят себя на наркотики.

Мы стали проститутками

— Действие вашей новой книги происходит в России, прямо сейчас. Значит, наша жизнь может вдохновить автора на создание чего-нибудь более глубокого, чем банальные детективы или бандитские саги?

— Тоталиберализм, при котором мы живем, принципиально неглубок во всех своих проявлениях, так как любая «глубина» мешала бы обороту капитала. Человек с глубокими чувствами — менее эффективный участник рыночных отношений, потому что у него есть какое-то двойное дно, личное измерение. Поэтому он будет неконкурентоспособен — как машина с прицепом, участвующая в гонках.

Знаете, когда мы жили при казарменном социализме, мы были рабами. Рабам свойственны такие чувства, как горечь, уязвленная гордость, ненависть, желание восстать. Это питало те великие книги, которые были написаны в советское время. Теперь, при семейном капитализме, мы стали проститутками (я не вкладываю в это слово ругательного смысла). Проститутки обычно склонны к более ироничному и циничному восприятию действительности, для них главным является материальный расчет. Вы можете представить себе восстание проституток? Я — только забастовку, как в известном анекдоте. В рыночном обществе глубина испытываемого чувства прямо пропорциональна сумме денег, по поводу которой это чувство испытывается. Именно поэтому большинство современных блокбастеров крутится вокруг единственного сюжета — о том, как большая сумма денег меняет обладателя. Такая действительность, конечно, не может вдохновить автора на создание чего-то глубокого. Но глубокие и даже гениальные произведения искусства все равно будут появляться, особенно в такой стране, как Россия.

— Успеваете ли вы сами что-нибудь читать? Модных сегодня Коэльо, Мураками, Гарри Поттера, наконец?

— Я читаю довольно бессистемно, в основном полагаясь на советы знакомых и Интернет. Мураками мне нравится, это настоящий мастер, в отношении которого очень верна японская пословица «Великое мастерство похоже на неумение». Да, он поет о том, что видит. Но все дело в том, куда он смотрит.

Другой вопрос, почему он популярен в России. Наверно, потому, что пишет о каком-то условном легком измерении, где все похоже на мультфильм. Читатель отдыхает, делая себе что-то вроде ароматического массажа мозгов, и одновременно чувствует себя интеллектуалом.

Коэльо тоже мне нравится — правда, я читал только «Алхимика». А вот Гарри Поттера я так и не смог осилить, что-то в нем было неподъемное. Я не очень верю в существование легионов взрослых, которые им зачитываются, — это, по-моему, такая же пропаганда, как байки о стахановцах, которыми в советское время якобы кишела вся страна. Каждый такого стахановца почти что видел лично, их постоянно показывали по телевизору, и все равно это была лажа. Такие книги покупают в основном из-за гипноза денежной массы, впрыснутой в их промоушн.

История повторилась трижды

— Сегодня все чаще и чаще звучат голоса, что эпоха либерализма в России заканчивается и начинается «закручивание гаек». А в литературе это предчувствие грядущих перемен к худшему ощущается? К примеру, попытка осудить писателя Владимира Сорокина за его романы — это начало жесткой политики по отношению к писателям или просто попытка кучки политиканов сделать себе рекламу?

— Я бы сказал, что у нас начинается эпоха закручивания гаек после продажи болтов. Поэтому нас ожидает много сюрреалистического. Собственно, я про это и написал свой последний роман, хотя и думал, пока писал его, что он совсем о другом. Что касается предчувствия перемен, то литература — это субъективное измерение, и в ней общественные процессы отражаются самым причудливым образом. Ужас в том, что диктатура никогда не вредила литературе, скорее наоборот. Стендаль говорил, что тирания способствует появлению великого искусства, а демократия, наоборот, убивает его, потому что художник вынужден потакать вкусам своего сапожника. «Мастера и Маргариту» невозможно написать в открытом обществе. Но это не значит, что я предпочел бы жить при тирании — в конце концов, «Мастер и Маргарита» уже есть.

А что касается «Идущих вместе», то это, конечно, любопытное явление. Знаете, есть известное изречение о том, что история повторяется два раза — как трагедия и как фарс. Сегодня она повторяется три раза — как трагедия, как фарс и как РR-кампания. Зачем все это устраивается? Очень просто.