палатах целый гарем любовниц. Подобных деятелей в царском окружении было немало, и теперь они объединились против ближнего боярина, выглядевшего на их фоне «белой вороной». Князь Иван Хованский постоянно демонстрировал свое превосходство перед ним, пытаясь унизить, а то и опорочить своего давнего врага. Происки его в иных случаях становились известны самодержцу, который, как уже говорилось, запрещал князю «теснить и бесчестить» Афанасия Лаврентьевича. Но постепенно желание защищать дипломата от нападок появлялось у царя все реже — сыпавшиеся с разных сторон наветы и обвинения делали свое дело.

Алексей Михайлович был из тех властителей, кто не мог долго уживаться, терпеть рядом с собой тех, кто превосходил его умом и талантом. Подданные, подобно протопопу Аввакуму, не могли долго сдерживать раздражение, находясь рядом с посредственностью, какой на самом деле был этот русский царь. Рано или поздно наступал такой момент, когда глушить в себе протест не хватало сил. Льстивым окружением царя это подавалось как строптивость, непочтительность. Мелочная опека, немотивированные указания, подверженность сторонним влияниям, слухам, религиозно-мистическим приметам и предзнаменованиям не могли не озадачивать даже самых преданных, расположенных к царю людей. Это особенно касалось тех, кого он приближал к себе, наделяя особым доверием, личным расположением. Однако тесное общение с царем постепенно приоткрывало многое такое, отчего в мыслящем человеке наступали разочарование, тоска, утомление от бессмыслицы и пустоты придворной жизни. Чувствовал это и правитель, для которого общение на равных, тем более на короткой ноге становилось в тягость.

Ордин-Нащокин был человеком иной закваски. При очевидной для всех высоте ума он не мог терпеть унижений, пренебрежительного отношения к себе со стороны «спесивой знати». При этом его, первого боярина, постоянно провоцировали. Делалось это так, чтобы задеть самолюбие, что не могло не вызывать чувства обиды, раздражения. Его положение становилось нестерпимым. К тому же взгляды на внешнюю политику, которых он стойко придерживался, не могли не иметь противников. Поведение польской стороны, подписавшей Андрусовский договор, не отличалось последовательностью. Предпринимались действия, идущие вразрез с прежними договоренностями. Историческое наследие, питавшее многолетнюю вражду Руси и Речи Посполитой, католичества и православия, по-прежнему стояло у порога. К тому времени у овдовевшего Алексея Михайловича возникли новые ориентиры. Он стал искать поддержки и опоры в других людях, которых счел более нужными, угодными себе. Складывалась атмосфера, не благоприятствующая ни Ордину-Нащокину, ни государственным целям, которые он перед собой ставил.

Выдающийся дипломат в своих мыслях и исканиях опередил время. Оно пришло спустя два десятилетия в облике молодого самодержца Петра I. Единомышленники, последователи, чья жизнь продлилась за пределы XVII века, донесли до Петра Алексеевича смысл и значение наследия выдающегося россиянина. Суть его концепции состояла в преодолении изоляции, в обосновании государственной политики открытости внешнему миру, в необходимости построения сильной самодостаточной экономики страны. Петру Великому было дано не только перенять, но и воплотить в жизнь идеи ближнего боярина.

Глава восьмая

«СКОЛЬКО НИ СЛУЖИТЬ,

А ОТСТАВКЕ БЫТЬ»

Во время одной из многочисленных поездок царя по окрестным монастырям случилось непредвиденное: в его карету попытался проникнуть неизвестный. От испуга и неожиданности Алексей Михайлович принялся отбиваться единственным, что оказалось под рукой, — царским жезлом. От одного из ударов незваный посетитель скончался. Им оказался служитель одного из приказов, решившийся на отчаянный поступок. При обыске при нем были обнаружены только деревянная ложка и челобитная на имя царя. Из документа следовало, что служитель уже три года не получал жалованья от главы приказа Петра Салтыкова. Досада и гнев, охватившие царя, не знали границ. Ближний боярин Салтыков, несмотря на свои заслуги, был лишен высоких должностей, отлучен от двора. Прежние обязанности, от которых он был отстранен, царь поручил исполнять Ордину-Нащокину. Ему же предстояло расследовать «дело» отстраненного боярина. Опала, однако, длилась недолго — Салтыков вскоре был прощен и допущен ко двору. Подобное было вполне в духе Алексея Михайловича. Жестоко наказывать высокородных бояр, тем более родственников (Салтыков был его троюродным братом), было не в его правилах. Однако для Ордина-Нащокина, неожиданно оказавшегося в положении «хуже губернаторского», события эти не прошли бесследно, вызвав злобную реакцию в правящем сообществе.

Весьма рискованной оказалась высота, на которой обосновался недавний провинциал, худородный дворянин Ордин-Нащокин. Выдвижение к властным вершинам обернулось для него серьезными жизненными осложнениями. Их суть состояла не в нехватке опыта, знаний, представлений о том, как вести государственные дела. На их решение ему хватало и ума, и способностей, и опыта. Здесь он был как раз на месте. Однако теперь ближний боярин Ордин-Нащокин оказался в совершенно иных для себя обстоятельствах, где жизнь строилась по дотоле неведомым для него чиновным порядкам. Прежде он появлялся в коридорах власти в Москве не так часто и надолго не задерживался. Так складывалось потому, что Нащокин был необходим в «поле», где происходили наиболее сложные военно-политические события. Его отношения с царем по большей части выстраивались по переписке. Их прежние встречи и беседы были нечастыми и непродолжительными. В силу этих обстоятельств Нащокин был не так заметен, не сильно отвлекал внимание властной элиты, не занимал видного положения в системе власти. «Думный дворянин» — таково звание, пожалованное ему за заслуги в проведении переговоров со шведами в 1658 году. Это была первая для него, отнюдь не столь высокая ступень в высшей иерархии управления, хотя и этот факт не прошел незамеченным, возмутив кое-кого из родовитой знати Московии.

Прежнее преимущество — быть в отдалении, в стороне от московских коридоров власти, — теперь стало работать против него. Назначение на роль первого лица было встречено укоренившейся там боярской элитой болезненно. Продолжали играть свою роль «шептуны» из узкого круга личного общения, с которыми самодержец трапезничал, молился, ездил на охоту. Раздражение в царском окружении вызвало само поведение новоиспеченного боярина, его нетерпимость к посредственности, к злоупотреблениям. К тому же уверенный в себе, облаченный доверием царя Ордин-Нащокин избрал жесткую линию по наведению порядка в приказных структурах. Он не мог не восставать против «злохитренных» московских обычаев, против эгоистичных устремлений тех, кто злоупотреблял доверием царя, кто так или иначе направлял течение жизни двора в сторону от главных проблем.

Нащокин находил в себе мужество идти наперекор откровенным злоупотреблениям, выступал против политиканствующих приспособленцев, наносивших ущерб делу и государственной казне. Ему не хватало выдержки в том, чтобы не противостоять поспешным, необдуманным действиям самого властителя. Легко внушаемый Алексей Михайлович, подвергаясь льстивым маневрам корыстолюбивых приближенных, принимал порой отнюдь не дальновидные решения. Их отмена в ходе неизбежных споров и дискуссий, в которых Ордин-Нащокин одерживал верх, вредила ему. Вокруг него сгущалась атмосфера недоброжелательства,