Перуджу захлестнуло отчаяние, с необыкновенной ясностью он увидел свое ближайшее будущее. Сейчас они отведут его домой, убьют и заберут картину, а его Великое делание, его опус магнум так и не будет завершен.

– Нет, – сказал действительный статский советник очень серьезно, – мы не убьем вас и даже, может быть, не заберем у вас картину. Однако нам нужно выяснить кое-какие детали вашей истории. Это, если хотите, чисто профессиональный интерес.

Спустя полчаса они уже сидели в бедной квартире синьора Перуджи и разглядывали шедевр Леонардо, который за последние два года приобрел такую славу, которой не имел за предыдущие четыреста лет.

– Ну, уж это точно должен быть оригинал, – проворчал Ганцзалин, окидывая картину критическим взором.

Перуджа торопливо закивал: это действительно оригинал, в этом не может быть никаких сомнений. С картины на них глядела молодая женщина с чуть полноватым лицом и загадочной улыбкой.

– Очень интересная картина, – заметил Загорский, не сводя с нее глаз. – Много было разговоров про улыбку Джоконды, однако, если вы приглядитесь к ее рту, вы заметите, что он не улыбается. Ощущение улыбки возникает у зрителя в тот момент, когда он поднимает взгляд к верхней половине лица.

– Да! Да! – в восторге воскликнул Перуджа. – Вы тоже это заметили? Это чудо, настоящее чудо, созданное гением Леонардо.

Действительный статский советник покачал головой. Да Винчи, безусловно, гений, но тут дело не в его художественном даре, а, скорее, в его таланте физика-экспериментатора. Эффект Джоконды, очевидно, связан с особым восприятием картины зрителем и проистекает он из понимания законов оптики. Любопытно было бы исследовать картину поподробнее… Впрочем, прервал себя Загорский, феномен «Джоконды», без сомнения, будет изучаться еще много лет, у них же сейчас несколько иная миссия.

Для начала он хотел бы понять, где синьор Перуджа хранил «Джоконду», после того, как похитил ее из Лувра?

Перуджа улыбнулся. Как известно, если хочешь спрятать вещь, нужно выставить ее на всеобщее обозрение. Он хранил картину в своей парижской квартире буквально у всех на глазах – перевернул ее, положил на стол и использовал в качестве разделочной доски.

– Что ж, браво, – кивнул действительный статский советник. – Кстати сказать, идея повесить репродукцию картины прямо на стену тоже прекрасна. Сначала дураки-полицейские ловят вас якобы с поличным, потом, поняв, что ошиблись, с извинениями отпускают. Вы становитесь, если можно так выразиться, отработанным материалом и никто больше не вспоминает о вас в качестве подозреваемого.

Перуджа расплылся в улыбке, ему явно польстило, что Загорский оценил его изобретательность.

– Однако вы не производите впечатления человека жадного или отъявленного преступника, – продолжал Нестор Васильевич, испытующе глядя на Перуджу. – Как все-таки вышло, что вы украли «Джоконду» и, главное, почему до сих пор не попытались ее продать?

С минуту Перуджа сидел молча. Потом поднял глаза на Загорского. Кажется, этот русский синьор – человек необычный, и, может быть, он сумеет его понять… Ведь, как бы ни выглядел его поступок в глазах людей, видит Бог, он не вор. Если бы он был простым вором и хотел только выгоды, он бы продал картину давным-давно!

– Насколько я знаю, кражу картины заказал вам маркиз Вальфьерно, – осторожно заметил Нестор Васильевич.

Перуджа только усмехнулся. Маркиз был послан ему Небом, он послужил указующим перстом.

– Я знал, что ключ к перерождению находится в картине, – торопливо и несколько бессвязно заговорил Перуджа. – Но я не знал, в какой именно. Однако после встречи с маркизом для меня все стало ясно. Надо было украсть именно «Джоконду»… И я выкрал ее, хотя ни единой минуты я не собирался отдавать ее ему, я даже аванса с него не взял. Но этот груз оказался мне не по плечу…

Если верить словам Перуджи, «Джоконда» измучила его, сделала невротиком, сумасшедшим. Однако прямо сейчас он чувствует, словно с него спадают какие-то мутные колдовские покровы. Нынче он глядит на всю историю совсем иначе, чем прежде. Он оказался на краю пропасти: ведь он не только украл картину, он едва не сделался убийцей. Видимо, он не рожден для этого и он не справляется с миссией, которую сам на себя возложил…

– Ничего не понимаю, – перебил его Загорский, – о каком перерождении речь? Что за миссия такая? И как ваша пламенная речь связана с похищением «Джоконды»?

На секунду Перуджа умолк и замер, как будто балансировал на краю той самой пропасти, о которой только что шла речь. Потом выговорил необыкновенно громко и торжественно только два слова: «Опус магнум!»

– Что? – переспросил Загорский.

– Опус магнум! – повторил тот.

Загорский и Ганцзалин переглянулись.

– Вы хотите сказать, что Джоконда – величайший шедевр да Винчи? – осведомился действительный статский советник.

– Да, – сказал Перуджа, – но не это главное. Опус магнум в данном случае – это не просто шедевр. Это Великое делание.

– Вы намекаете на то, что Леонардо был алхимиком? – осторожно спросил Нестор Васильевич.

– Леонардо был алхимиком, – подтвердил Перуджа. – Но не просто алхимиком. Он был гениальным живописцем, гениальным ученым, и алхимиком он был тоже гениальным. И он не просто создал философский камень, он преодолел законы бытия и самой смерти: он завещал своим потомкам возродить себя в новых телах.

И Перуджа рассказал Загорскому всю историю с начала до конца… О том, как Леонардо обратился к учению индийских мудрецов-гимнософистов, согласно которому дух бессмертен и всякий раз перерождается в новом теле.

– Да, этот закон в Индии называется кармой, – кивнул Загорский, – но при чем тут Леонардо да Винчи?

– При том, что Леонардо мечтал о бессмертии, – отвечал Перуджа. – Он мечтал о бессмертии и нашел его в перерождениях.

Загорский улыбнулся с некоторым сожалением: индийские перерождения не могут считаться подлинным бессмертием, ведь тот, кто перерождается после смерти, уже не помнит, кем он был до этого. Получается совершенно новая личность, в которой нет ничего от предыдущей. Она не помнит, кем была раньше, значит, тому, кем она была, нет никакого толку от благого или неблагого перерождения.

– Да, – воскликнул Перуджа в восторге, – в этом все и дело! Какая разница, в кого ты переродишься и переродишься ли вообще, если тебя в этом перерождении нет?

Однако, если верить Перудже, путем многолетних исследований и тайных практик Леонардо научился выделять бессмертный дух из смертной оболочки – и делать это так, чтобы духу сопутствовало индивидуальное сознание или, проще говоря, чтобы сохранялась личность со всеми ее особенностями. Он доработал кармическое учение индийских мудрецов, и добился того, чтобы сознание гения переходило из одного тела в другое, наделяя свое новое обиталище присущими только ему талантами и знаниями.

Действительный статский советник только плечами пожал. Поверить в