была свобода импровизации. Это приводило в ужас Скоукрофта и аппарат СНБ, которым совсем не хотелось, чтобы саммит не имел повестки дня. Они боялись получить еще один Рейкьявик, где, как они думали, Рейган был соблазнен Горбачевым. В их глазах было необходимо спасти Буша, который мог поддаться кремлевскому говоруну, такими сладкими словами, как «мир», «разоружение» и «сотрудничество», уже создавшему на Западе собственный великий культ. Большая часть окружения президента полагала, что, если президент будет следовать жесткой повестке дня, основанной на «пакете инициатив по каждому предмету», это заставит Горбачева обороняться и поможет им держать президента на коротком поводке и – в такой решающий момент истории – минимизирует опасность того, что он пойдет на какие-то плохо согласованные уступки с американской стороны[544].

Буш и Горбачев прилетели в Ла-Валетту вместе со своими министрами иностранных дел и немногими ключевыми советниками. Переговоры проходили в выходные дни в субботу и воскресенье 2–3 декабря 1989 г. Первоначально предполагалось переходить с американского на советский крейсеры и обратно. Но разразился мощный шторм, и в результате местом проведения переговоров стал огромный советский лайнер «Максим Горький», стоявший в полной безопасности в большой бухте столицы Ла-Валетты. Все равно в субботу пришлось отменить послеобеденную и вечернюю сессии. Скоукрофт записал в своем дневнике: «Это самая чертовская погода, какую я когда-либо видел… самые высокие волны, а потом бросают вниз… Судно крутится как сошедшее с ума. И здесь мы, лидеры двух сверхдержав, сидим в нескольких сотнях ярдов друг от друга и не можем поговорить из-за погоды». Скоукрофт вспоминает: «Горбачев вечером не смог прибыть на “Белкнап” (т.е. на американский крейсер. – К.Ш.) на ужин, так что мы сами съели замечательные блюда, приготовленные для него – рыбу-меч, лобстеров и все такое»[545].

Однако, несмотря на штормовую погоду, президент и генеральный секретарь сумели провести большую часть этих двух дней в спокойных и плодотворных дискуссиях. Они начались прямо со старта. Буш даже одобрил вкус Горбачева в одежде: «Он был одет в темно-синий костюм в тонкую полоску, в белую рубашку с кремовым оттенком (я люблю точно такие же) и красный галстук (почти такой же, как галстук от одной лондонской фирмы с мечом)». И президент добавил, что у него «приятная улыбка»[546].

Во время первой пленарной встречи советский лидер предложил, что они должны выработать «диалог, соразмерный темпу перемен», и предрек, что, хотя Мальта официально не является прелюдией к полноформатному саммиту будущим летом, она будет «важна сама по себе». Буш с этим согласился, но попытался уйти от типичной для Горби высокопарности. Переходя к главным задачам, он озвучил несколько «позитивных инициатив», благодаря которым он надеялся «продвинуться вперед» на саммите 1990 г.[547]

Президент заверил Горбачева, что «мир станет лучше, если перестройка увенчается успехом». Чтобы этому способствовать, он бы хотел отменить поправку Джексона-Вэника, которая с 1974–1975 гг. налагала запрет на открытые экономические отношения с советским блоком. Торговые переговоры вкупе с экспортными кредитами позволят СССР, заявил он, импортировать современные технологии, в которых СССР нуждается. «Я делаю эти предложения не ради того, чтобы торговаться», настаивал Буш, а исключительно в духе «сотрудничества»[548].

В таком же духе президент теперь был готов открыто действовать, чтобы поддержать предоставление Советам «статус наблюдателя» в ГАТТ, «чтобы мы лучше узнали друг друга». Он обещал поддержать стремление к этому Москвы после завершения последнего раунда многосторонних торговых переговоров – так называемого Уругвайского раунда – между 123 странами-участницами. Шутя на тему того, что скорое советское вступление может даже послужить «стимулом» для стран ЕС прекратить их «борьбу» между собой и США по болезненной сельскохозяйственной теме, он посоветовал, между прочим, чтобы Кремль «двинулся в направлении рыночных цен на оптовом уровне, чтобы восточные и западные экономики стали чем-то более сопоставимым». В этом контексте Буш выразил надежду, что Уругвайский раунд завершится не дольше чем в течение года[549].

Горбачев тоже равным образом выразил оптимизм в отношении перспектив скорого вступления своей страны в мировую торговлю и был настроен на то, «чтобы мы были вовлечены в работу международных финансовых институтов». Он подчеркнул: «Нам надо научиться включить мировую экономику в перестройку». И он искренне был признателен США за «желание помочь» Советскому Союзу открыть свою экономику. Но он также был тверд в том, что американцы должны прекратить подозревать Советы в желании «политизировать» эти организации. Времена изменились, сказал он, и поскольку обе стороны отменили идеологию, теперь они могут «работать над новыми критериями» вместе[550].

Тем не менее все совсем не было таким приятным и светлым. Президент затронул тему прав человека (и вопрос о разделенных семьях), прежде чем обратиться к горячим точкам холодной войны – Кубе и Никарагуа. Он сказал Горбачеву, что надо прекратить снабжать Фиделя Кастро деньгами и оружием. Кубинский лидер занимается «экспортом революции» и созданием напряженности в Центральной Америке, особенно в Никарагуа, Сальвадоре и Панаме. Подзуживая Горбачева, он заметил, что простые американцы спрашивают: как это получается, что Советы «дают все эти деньги Кубе, а сами еще и просят кредиты?» Наконец, Буш перешел к сфере контроля над вооружениями, подчеркнув свои надежды на соглашение по химическому оружию, завершение подготовки Договора об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ) и Договора об ограничении стратегических наступательных вооружений (СНВ) в 1990 г.[551]

Горбачев ответил своим обзором проблем. Он заявил, что «все мы чувствуем, что находимся на историческом водоразделе»: международная политика переходит из состояния «биполярности» к «многополярности» мира, при этом все человечество стоит перед лицом таких глобальных проблем, как изменения климата. Конкретно у американского и советского народов есть сильное стремление к «движению навстречу друг другу»; правительства, тем не менее, от них отстают. Горбачев высказался решительно против триумфальных победных настроений по итогам холодной войны, которые ощущаются в правительственных кругах США. Признавая, что сам Буш уже показал, что относится к этому иначе, Горбачев стремился к формальному проявлению уважения со стороны США. Он настаивал, что не собирается выслушивать поучения или ощущать давление со стороны американцев. Чего он хотел, так это «построения мостов через реки, а не вдоль них»; он ищет новые подходы и новые образцы сотрудничества, которые отвечают «новым реальностям». Он также ссылался на продуктивные отношения сотрудничества, которые он в конечном счете смог установить с Рональдом Рейганом, найдя выход из тупика. Он все так же выступал за контроль над вооружениями, но, более того, он хотел, чтобы СССР в целом вошел в мировую экономику. Услышать такое от советского лидера было удивительным делом[552].

Значительную часть первого пленарного заседания заняло обычное, «под запись», изложение позиций сторон, что всегда происходит на каждой встрече лидеров великих держав. Но за всей этой риторикой уже угадывалось кое-что более личное