— Эй, как ты? — обеспокоенно спрашивает Дивина, подползая поближе к решётке и скрестив ноги по-турецки. — Как тебя зовут?

— Где… — ей приходится прокашляться, чтобы продолжить говорить. Но во рту по-прежнему сухо как в пустыне, отчего голос звучит совсем глухо и надтреснуто. Невыносимая жажда путает мысли. — Где мы? Что это за место?

— Это место? — эхом переспрашивает Флоренс, а мгновением позже понуро опускает голову, скрывая лицо с почти детскими чертами за спутанными короткими лохмами. Она вдруг начинает раскачиваться из стороны в сторону как умалишённая, обнимая острые коленки связанными руками. Уродливая сорочка задирается на бёдрах, демонстрируя россыпь лиловых синяков на молочной коже.

Похоже, девчонка не в себе.

Отчаявшись добиться от неё мало-мальски вразумительного ответа, Уэнсдэй упирается ослабевшими локтями в жёсткую как камень подушку и пытается принять сидячее положение. Получается не сразу. Даже такое простое привычное действие сейчас даётся ей с титаническим трудом — голова идёт кругом, в ушах противно шумит, а холодный металл болезненно впивается в тонкие запястья.

Но поддаваться слабости категорически нельзя, иначе она рискует в самое ближайшее время разделить плачевную участь тронувшейся умом Дивины.

Ничего страшного ещё не случилось.

Выхода нет только из гроба.

И то не всегда.

Помнится, двоюродная прабабушка со стороны матери однажды впала в глубокий летаргический сон — её сочли мёртвой, похоронили со всевозможными почестями, а спустя пару часов миссис Фрамп выбралась из могилы и вернулась домой к мужу и детям. Её благоверный от увиденного схлопотал инфаркт и скоропостижно скончался, но сама прабабка Донателла прожила ещё много лет.

Аддамс машинально встряхивает головой, чтобы отогнать неуместные воспоминания о семейных байках. Всё-таки человеческий мозг порой генерирует странные мысли — очевидно, это просто защитная реакция организма, чтобы предотвратить приступ паники. Нет времени размышлять о посторонних вещах, сейчас необходимо сконцентрироваться на поисках выхода. Первым делом нужно попробовать вскрыть замок на наручниках. Вот только у неё нет ни одного подходящего инструмента — ни ножа, ни скрепки, ни чего-либо другого, что можно использовать в качестве отмычки.

Не сумев придумать ничего лучше, Уэнсдэй складывает пальцы правой руки вместе и поворачивает кисть под разными углами, пытаясь выдернуть тонкое запястье из металлического кольца.

Но ничего не выходит.

Холодная сталь впивается в костяшку большого пальца и неизбежно застревает, не сдвигаясь ни на миллиметр выше. Бледная кожа краснеет и начинает ощутимо гореть от болезненного трения. Проклятье. Можно пойти на риск и попробовать самостоятельно вывихнуть сустав большого пальца, но Аддамс не имеет ни малейшего представления, какие опасности поджидают её за пределами клетки — и травмировать руку в высшей степени неразумно.

По крайней мере, пока что.

Лучше оставить этот вариант на самый крайний случай.

— Не делай этого, — на этот раз болезненно слабый женский голос раздаётся слева.

Невольно вздрогнув, Уэнсдэй оборачивается на звук и упирается взглядом в сестру Торпа — Клеманс теперь лежит на другом боку, подперев голову рукой со множеством чернильно-чёрных синяков от уколов на сгибе локтя. И в этой девушке нет совершенно ничего от той дерзкой оторвы, что Аддамс увидела на фотографии в личном деле. Нынешняя Клеманс больше напоминает скелет, обтянутый белой как пергамент кожей. Словно из неё разом выкачали всю жизнь, оставив только слабое подобие человеческой оболочки. Под ввалившимися глазами залегли огромные тёмные круги, а бескровные губы покрыты мелкими трещинками от явного недостатка витаминов и солнечного света.

— Лучше не надо. Им не понравится, если ты себя покалечишь, — едва слышно бормочет Мартен и очень медленно моргает, как будто даже такое незначительное действие даётся ей через силу. Её голос звучит так тихо, что Уэнсдэй вряд ли смогла бы разобрать хоть слово, если бы не умение читать по губам. — Мы нужны им здоровыми.

Стоп. Им? Им.

Значит, маньяк действует не в одиночку.

Странно, что такая мысль не пришла к ней в голову раньше — ведь совершенно очевидно, что одному человеку было бы крайне непросто похитить и удерживать двух девушек.

Нет, не двух. Трёх.

Теперь она тоже пленница.

Больше не охотник, а новая жертва.

— Зачем? — Аддамс ненадолго оставляет попытки освободиться от наручников и поворачивается всем корпусом к сестре фальшивого профессора — настолько, насколько позволяют крепкие стальные оковы. Похоже, Мартен удалось не повредиться рассудком за год заточения. Неплохо. Нужно её расспросить, чтобы наконец выяснить мотивы похитителей. Сбежать это вряд ли поможет, но желание докопаться до истины упорно точит разум подобно могильным червям. — Что здесь происходит? Что они делают с вами?

Вместо ответа Клеманс очень медленно тянет вниз тонкое грязное одеяло. От увиденного Уэнсдэй на несколько долгих секунд напрочь теряет дар речи — слишком уж парадоксально в окружающей обстановке смотрится заметно округлившийся живот, обтянутый тканью уродливой сорочки в мелкий цветочек.

— Они… насилуют вас? — и хотя ответ кажется предельно очевидным, она не может не задать этот вопрос. Слишком уж леденящей и жуткой выглядит подобная перспектива. Не то чтобы Аддамс питала фальшивые иллюзии в отношении парочки безумных маньяков, но от осознания, что ей тоже предстоит пройти через подобный кошмар наяву, сердце предательски сжимается вопреки всем законам анатомии.

— Лучше бы так, — девушка грустно улыбается, становясь в этот момент ужасно похожей на старшего брата. — Это лаборатория.

Oh merda, что?

Уэнсдэй чувствует, как всё внутри обрывается и ухает вниз с километровой высоты — если до этого момента у неё ещё оставалась тень сомнений в профессионализме похитителей, то теперь хрупкие надежды разлетаются на мелкие осколки. Они не дилетанты. И даже не классические маньяки, которые испытывают извращённое удовольствие, удерживая людей против воли. У них есть конкретная цель, наверняка возведённая воспалённым коллективным разумом в ранг высшего блага или какой-то схожей невразумительной ереси.

Но уточнить подробности она не успевает.

Из полумрака длинного коридора доносится громкий скрип открываемой двери, а следом — звук неторопливых тяжёлых шагов.

Все мышцы инстинктивно напрягаются, мощный выброс адреналина разгоняет пульс выше сотни, и Аддамс с удвоенным усердием возобновляет попытки избавиться от наручников. Хоть и понимает, что это заведомо бесполезная затея. Но сидеть сложа руки в ожидании неизвестности слишком невыносимо.

Однако жгучее любопытство подстёгивает её на секунду обернуться через плечо.

По ту сторону решётки стоит невысокая, но очень грузная женщина в бесформенном джинсовом комбинезоне, клетчатой рубашке поверх него и абсолютно идиотских круглых очках. Уэнсдэй стопроцентно уверена, что никогда не встречала её прежде, но грубоватые крупные черты лица по необъяснимым причинам кажутся ей смутно знакомыми.

Впрочем, наплевать.

Кем бы ни была эта женщина,