Большая русская, многонациональная советская литература XX века – от М. Шолохова и А. Платонова до А. Солженицына и Ч. Айтматова – посвятила тысячи страниц, чтобы рассказать о судьбе простого человека и судьбе великого народа, состоящего из этих простых людей, которая предопределила нашу историческую жизнь, подняв ее над скверной бытия. Она определила нравственные ориентиры осмысления прошлого. И не надо думать, что это сделано напрасно. Критическое осмысление прошлого необходимо – только в этом случае мы окажемся достойны настоящего будущего.

Можно долго рассуждать о том, что возрождение мифа о Сталине предопределено сегодняшними проблемами нашей жизни. Прежде всего острым ощущением социальной несправедливости современного российского общества. Это так и не так. Не стоит забывать, что «утраченный рай» советского прошлого культивируется из года в год. Было бы странно, если бы это не приносило своих плодов. Миф – это вполне комфортная среда обитания для многих пользователей жизни.

Именно поэтому, похоже, мы не собираемся переубеждать тех, кто верит, что Солнце вертится вокруг Земли. При том, что их немало – почти треть населения развитых стран. Слава богу, что они не занимаются созданием авиационной и космической техники.

Одна из важнейших проблем современной России – это потребность в создании архитектуры нашего общего будущего. Для ее решения придется оставить миф о Сталине в прошлом.

Май 2019

Жизнь как судьба

Недавно в рамках церемонии закрытия Международного кинофестиваля «Восток – Запад. Золотая арка» мне выпала честь вручать премию «За вклад в кинематограф». Высокое жюри предполагало, что ее получит сам Марлен Мартынович Хуциев, так как приняло решение еще при его жизни. Но смерть не прислушивается к земным голосам, даже к мнению уважаемых кинематографистов во главе с Рустамом Ибрагимбековым. После ухода Марлена Хуциева все согласились с тем, что эту премию примет Резо Гигинеишвили, один из самых ярких его учеников.

Как известно, Василий Гроссман разделял понятия жизни и судьбы. А Андре Моруа записал однажды, что именно смерть превращает жизнь в судьбу. Но в случае Марлена Хуциева, как и ушедшего вслед за ним Георгия Данелии, на мой взгляд, все иначе. Уже при жизни это были художники, обладающие не только анкетными данными, но биографией, их жизненный путь выкристаллизовался в судьбу задолго до их смерти. Еще в пору земного бытия они были не просто свидетелями стремительно меняющихся исторических эпох, они сумели выразить самую суть этих перемен, в которых хрупкая надежда на запоздалую весну остужалась ледяными ветрами зимних холодов. Они понимали, что в России свои представления о временах года, и после оттепели далеко не всегда наступало лето. Не случайно, наверное, что лейттемой самого просветленного фильма М. Хуциева и Ф. Миронера были пронзительные строки Алексея Фатьянова: «Когда весна придет, не знаю…»

Они были художниками, укорененными в русской культуре, которая всегда отличалась всемирной отзывчивостью. Они были первооткрывателями новых направлений, порой опережая своих итальянских, французских, британских сотоварищей по искусству. И уж точно – не отставали от них. М. Хуциева нередко называют советским Антониони, но точно так же можно назвать М. Антониони итальянским Хуциевым. Они остро чувствовали угрозу гуманистическому идеалу человека и человечности, который был заново отвоеван во время Второй мировой войны и который чуть было не утратили уже в мирное время.

На похоронах М. Хуциева было совсем немного народа. Г. Данелию пришло провожать несколько большее количество людей, хотя, как справедливо писал автор репортажа в одной из популярных газет, могло прийти и должно было бы прийти в двадцать раз больше. Не случилось. При том что из жизни ушли последние по-настоящему великие мастера отечественного кинематографа, которые рассказали нам о нас самих, о нашей жизни и о мире вокруг нас много больше, чем кто бы то ни было другой. И я, вслед за многими моими сверстниками и друзьями, тоже посетовал на то, что на прощании с М. Хуциевым и Г. Данелией не было, что называется, широких народных масс. И прежде всего молодежи, в том числе и молодежи кинематографической. А потом понял, что сетования мои сродни брюзжанию. Пришли те, кто не мог не прийти. И это было важнее толпы любопытствующих. Пришли те, для кого М. Хуциев и Г. Данелия останутся не просто холодными классиками, а необходимыми предшественниками, на чьих плечах можно увидеть нечто такое, что невозможно было бы открыть и прозреть без них. И не надо злиться на тех, кто не пришел, не увидел, не простился. Надо постараться понять, что у каждого, кто живет, вступая в третье десятилетие XXI века, свой XX век, который они могут воспринимать уже отстраненно, как мы воспринимали век XIX, без чувственных эмоциональных связей, выбирая лишь то, что необходимо.

Я начал читать историю мирового театра и литературы в начале 1971 года в улан-удэнском Институте культуры, старательно рассказывая о веках минувших. Но настоящий азарт лектора охватывал меня, когда я приступал к современности, к тому, что еще не отлилось в классические формы, что не устоялось, бурлило всеми цветами радуги на наших глазах. И все действующие лица казались необходимыми, равно как и их произведения, будоражащие умы и сердца зрителей. Прошло почти полвека, я по-прежнему вхожу в класс к своим студентам, чтобы рассказывать о театре XX века, но лет десять назад поймал себя на мысли, что мой курс трудно назвать повествованием о современном театре, – он о сценическом искусстве и драматургии минувшего столетия. Прекрасного, великого, яростного, – но прошлого. И мне не надо рассказывать о нем так, будто оно длится по сей день и по-прежнему важны все мельчайшие детали и многие имена, о которых позабыли даже специалисты. Этот XX век живет во мне, он никуда не денется, он умрет вместе со мной. Но нужен ли он моим студентам во всех подробностях, которые остались для меня бесконечно дорогими? И чувствую ли я так же остро, как они, перипетии нынешнего времени? Перечитываю старые пьесы, которые казались такими важными еще три десятилетия назад, – немецкие, французские, английские – и не без грусти понимаю, что мои молодые собеседники вполне могут без них обойтись. Время безжалостно, оно, как ластиком, стирает из перешедшего в прошлое настоящего имена и фамилии, еще недавно казавшиеся бессмертными. Одно из своих первых исследований почти полвека назад я писал о необычайно популярном в двадцатые и тридцатые годы XVIII века английском драматурге Джордже Лилло, авторе пьесы «Лондонский купец», положившей начало целому направлению «мещанской драмы». Сегодня о нем забыли даже британцы. И не надо сетовать на их невнимание к национальной