Шрифт:
Закладка:
Подымет ли он тем искусство? Нет;
Оно падет опять, как он исчезнет:
Наследника нам не оставит он.
Что пользы в нём? Как некий херувим,
Он несколько занес нам песен райских,
Чтоб, возмутив бескрылое желанье
В нас, чадах праха, после улететь!
Я вновь сжался в комок, сгруппировав все мышцы, будто перед выстрелом стартового пистолета на дистанции; все тело пронзили живительные токи. Нарочито медленно я подъехал к перекрестку, дождался, когда в потоках машин образовался прогал, и нырнул на трассу. Было не страшно, а противно. Я проехал мимо, спокойно глядя прямо перед собой. Сразу же послышался шум мотора серого автомобиля. Я прибавил газу. Они – тоже.
Серебристо-серая машина следовала за мной синхронно, не делала попыток догнать или перегнать. Кто сидел в этом сыскном рыдване, я не знал. Были ли это люди из плоти и крови или фантомы из Зазеркалья – мне было все равно, я не желал иметь ничего общего с этими «спецлюдьми». Нужно было от них оторваться, чтобы избежать возможных дальнейших неприятностей.
Ещё вчера, подъезжая к коттеджу Лурье, я запомнил, что в трёх километрах от этого перекрестка сразу же за крутым поворотом трассы в лес отходит узкая асфальтовая дорога, окружённая глухими зарослями, – так что никакой преследователь не увидит, куда именно я повернул. Возле поворота я внезапно дал газу, выскочив к спасительной глухой дороге, резко тормознул и через несколько мгновений мчался сквозь бившие по корпусу машины заросли, но уже в противоположном направлении. На полянке я остановился и простоял с выключенным мотором минут пять.
Погони не было. Значит, серебристо-серый автомобиль пронесся стороной.
Через десять минут я вернулся на главную дорогу.
Но что-то случилось со зрением, в глазах рябило. Я-то надеялся, что все это в прошлом. Перед глазами поднималось марево над раскаленной дорогой. Я зажмурился, открыл глаза и сразу же мельтешили мушки, как это было со мной в пустыне Каракум, когда долго моргал, пытаясь стряхнуть наваждение. Может, наваждение пройдет, если я успокоюсь и угомоню своё сердце, которое бешено колотится в груди. Что-то творилось с моим организмом, рассудком. Тогда я решил воздействовать на себя элементарным психоанализом, чтобы унять это надвигающееся сумасшествие.
Я стал выговаривать вслух – медленно и громко:
– Спокойно, малыш, без паники! Ничего страшного. Все очень просто и легко объяснимо. Сейчас главное – выжить и вырваться отсюда – во что бы то ни стало!..
Надо же, ещё недавно мне было абсолютно наплевать, погибну я или буду жить. Теперь все изменилось. Этот эпизод с наружным наблюдением и киношной погоней повернул систему координат на 180 градусов. Кстати, тоже эзотерическое число…
Скоро я добрался до фирмы, где взял машину напрокат, быстро рассчитался и, освежившись в туалете, вышел на улицу. Вежливые берлинцы подсказали, как мне добраться до вокзала Zoo или Zoologischer Garten. Поднявшись в роскошный автобус маршрута № 100 и, уплатив 2,1 EUR, я довольно скоро прибыл на Zoo.
Вокзал казался совсем крошечным в сравнении с нашими Казанским, Павелецким или Белорусским, хотя и считался тогда одним из главных вокзалов Западного Берлина.
Я решил воспользоваться скоростным экспрессом, билет стоил недорого – 40 EUR.
Привычно осмотрев большую автобусную стоянку, я убедился, что зловещий серебристо-серый лимузин не поджидал меня. Я не увидел никого, кроме пёстрого многоцветья пассажиров и стаи назойливых носильщиков. До отправления поезда Берлин-Мюнхен оставалось двадцать минут.
XXII. Истинна ли посмертная маска Моцарта?
«Тайные обстоятельства смерти великого австрийского композитора Вольфганга Амадея Моцарта и сегодня, по прошествии двухсот десяти лет (исполнилось 5 декабря 2001 года), побуждают исследователей возвращаться к документам, фактам и преданиям тех стародавних лет в надежде, хотя и призрачной, чтобы докопаться до истины.»
Было рано, шел пятый час утра. Уже рассвело, до восхода оставалось минут 20–30, хотя я спал мало, но было такое чувство, что выспался всласть.
Поезд полз, как улитка по ветке. Еле-еле. Странно, но хочется жить этими мгновениями. Внизу рельсы, бетонные шпалы – как будто у нас, в России. Нырнули в плотный туман. Продвигаемся вслепую, будто на ощупь. И вот из ниоткуда, как в мультфильме Норштейна «Ёжик в тумане», выдвинулась громада Мюнхенского вокзала.
Вот и перрон, какой-то длинный, бесконечный, так долго тянется. Последние сантиметры мучительной дороги. Господи, приехали!
– Wo befindet sich der Weg zu Dachau? (По какой дороге проехать в Дахау?).
Мне объясняют – тут недалеко автобусная стоянка, а там – рукой подать, минут тридцать-тридцать пять – и я в Дахау.
Прохожу сквозь вокзальную толпу и, отыскав нужный автобус, отправляюсь в путь. Дорога в Дахау заняла всего полчаса. Признаться, я немного заволновался: как меня встретит герр Гунтер Карл-Хайнц Дуда. Тугое нарастание сердечных ударов, истома ожидания.
И вот после двух резких поворотов, моста через реку, я добрался до места. Я шел, а мне в лицо дул утренний верхнее-баварский ветерок, кругом – немецкий покой и порядок.
Мэтра Гунтера Карл-Хайнца фон Дуду я узнал сразу. Доктор медицины, создавший три книги о Моцарте, разительно напоминал французского киноактера и певца Ива Монтана.
Уроженец Верхней Силезии, герр Гунтер Дуда совмещал деятельность врача-терапевта с изучением всех деталей и аспектов, связанных с тайной гибели Моцарта.
Доктор Гунтер Дуда принял меня так, будто мы знали друг друга много лет.
– Я знаю всё, – лаконично сказал он.
И мы сразу перешли к делу. Он показал мне два документа, впрямую связанных с посмертной маской Моцарта.
Это был текст письма Констанции Моцарт Брайткопфу и Хертелю от 17 февраля 1802 года (письмо № 1342):
«А посему сообщаю Вам, что здешний императорский и королевский камергер, граф фон Дейм (несколько лет тому назад, назвавшись Мюллером, устроил художественную галерею из собственных работ) тут же после смерти Моцарта сделал гипсовый слепок его лица. И еще: придворный актёр Ланге, очень славный художник, написал его в натуральную величину, en profil, затем же, не без помощи, видимо, отливки Дейма, переделал портрет – Моцарта он знал хорошо – en face, причем сходство совершенное».
И ещё упоминание в письме младшей сестре Зофи Хайбль второму мужу Констанции Моцарт Георгу Ниссену:
«До сих пор в ушах моих звучит последнее, что он попытался сделать: изобразить литавры в своём Реквиеме. Тут же появился Мюллер из художественного кабинета, он сделал гипсовый слепок с его бледного, помертвевшего лица» (З. Хайбль Ниссену,
