Однако товарищи из Урумчи не согласились с таким предложением Садыка. Они ответили, что доверяют генералу Ван Энмау и считают, что для успешной борьбы, для восстановления социалистического правопорядка необходимо объединиться с местным руководством и сообща требовать справедливости от Пекина.

Садык не верил в действенность такого объединения. К чему оно приведет? Как жили под пятой, так и будут жить.

Товарищи из Урумчи предлагали массовую демонстрацию, они уповали на «мирные демократические требования». Но что это даст в условиях военного режима, армейской власти? Все равно что обнаженной сабле противопоставить пустые ножны.

Садык знал, что в его отряде нет единого мнения на этот счет. На общем собрании примерно половина отряда согласилась с предложением товарищей из Урумчи. Особенно горячился парень из Тохсуна Зунун.

— Отбившуюся овцу волки сожрут! — кричал он. — Сколько можно скитаться по горам?

— Это мы, что ли, отбившиеся овцы? — Таир грозно двинулся к Зунуну со сжатыми кулаками, но Садык придержал его:

— Спокойнее, товарищи. Я предлагаю послать делегацию от нашего отряда к товарищам из Урумчи для переговоров. Я настаиваю на вооруженных действиях.

Посыпались предложения:

— Надо идти всем.

— Ждать больше нельзя.

— Всех могут арестовать, надо послать кого-нибудь одного.

— Пошлем двоих: Садыка и Зунуна.

На том и порешили — послать двоих, Садыка и Зунуна, как представителей двух разных мнений.

* * *

Когда Садык и Зунун прибыли в Урумчи, обстановка здесь резко переменилась. Несколько сотен горожан покинули столицу и ушли в урочище Наньсань. Руководила ими та самая инициативная группа, на встречу с которой прибыли Садык и Зунун.

В столице снова начались беспорядки. По улицам бродили толпы хунвейбинов. Садыку и Зунуну ничего не оставалось, как поехать в Наньсань.

За городом им удалось остановить машину и уговорить шофера довезти их до урочища.

Когда до Наньсаня оставалось несколько километров и дорога уже пошла в гору, Садык увидел впереди военную палатку и наспех сооруженный шлагбаум через дорогу. Возле него стояли солдаты.

— Только вчера я проезжал здесь — и никакого поста не было, — сказал шофер, будто оправдываясь.

Поворачивать обратно было поздно, солдаты могли открыть стрельбу.

Машина остановилась возле шлагбаума. Офицер спросил по-китайски, куда они едут и зачем. Садык, тоже по-китайски, объяснил, что они являются сотрудниками санатория «Баянгу», расположенного за Наньсанем, что они были в городе и теперь возвращаются обратно.

Офицер в ответ только усмехнулся:

— Оружие есть?

— Нет.

Солдаты обшарили карманы всех троих, обыскали машину. Шоферу приказали поворачивать обратно, а Садыка и Зунуна пропустили.

В урочище Наньсань они увидели целое кочевье. На большой открытой поляне стояли шалаши и палатки, дымили костры, слышались лай собак и ржание лошадей…

Переговоры ничего не дали Садыку. Только здесь он узнал, что нет никакого смысла надеяться на союз с армейскими частями — генерала Ван Энмау отозвали в Пекин. В городе нет спокойствия ни днем ни ночью, бесчинствуют хунвейбины, и потому жители ушли в Наньсань. Они намерены оставаться здесь до возвращения Ван Энмау. Они надеются, что генерал расскажет в Пекине о всех безобразиях, творимых в автономном районе, вернется в Урумчи с большими полномочиями и наведет порядок.

Садык вернулся в отряд один.

* * *

Не сбылись надежды патриотов из Урумчи — в столицу из провинции Хунянь прибыла дивизия генерала Лун Шуджина. Она уничтожила штаб военно-производственного корпуса. Генерал Го-Пин был арестован. Прибывший из Пекина Ван Энмау был назначен заместителем Лун Шуджина и беспрекословно выполнял его волю. Как и следовало ожидать, бывшему руководителю автономного района «очистили мозги от мусора».

В Урумчи поднялась новая волна арестов, судов, расстрелов. Войска прочесывали горы.

Отряд Садыка, сильно поредевший, опять ушел в окрестности Турфана. Хунвейбины туда еще не добрались.

XXI

В чалме, в драном чапане и с палкой, похожий на старого дервиша, Садык бродил по Турфану.

Завтра — бой, может быть, последний в его жизни, и Садык пришел проститься с городом.

Он с трудом узнавал прежде так хорошо знакомые улицы. Никто их не подметал все лето, некому было следить за порядком, повсюду виднелись кучи золы и отбросов, стояло зловоние от дохлых собак и кошек.

Он прошел на Базарную улицу и постоял возле чайханы, где работал когда-то Саид-ака, добрый, мудрый Саид-ака, посылавший Садыка учиться. «Учись грамоте, сынок, тогда поймешь слово «революция»…» Какой прежде шумной, оживленной, веселой была эта улица! В касканах и на подносах, кто на коромысле, кто на голове несли люди на базар всякую всячину — яблоки и урюк, лепешки пресные и сдобные, жареных цыплят и куропаток, гнали жирных, откормленных на продажу баранов. А вдоль арыка стояли шашлычники, развеивая синий дым над мангалами и вразнобой нахваливая свои шашлыки…

Нет теперь Саида-аки, либо умер, либо сослан неизвестно куда. И чайханы нет, в большом ее дворе, в беседках, где когда-то мирно сидели турфанцы, ели лагман и манты, пили чай из расписных пиал, разместились солдаты.

Садык долго стоял, задумавшись, и привлек к себе внимание. К нему подошел молодой солдат с бегающими глазами.

— Слушай, старик, хочешь крупы? Хорошая крупа — чумиза. Меняю.

— На что ты ее меняешь, почтенный?

Солдат, оглядевшись по сторонам, положил руку на плечо Садыка — рука его мелко дрожала — и заговорил захлебываясь, словно в горячке:

— На анашу меняю, старик, на опий, что найдешь, тащи! Я тебя не обижу, я в тюрьме работаю, там умирают каждый день, я раздеваю, всю одежду тебе отдам и чумизу в придачу, тащи!

Садык, чтобы отвязаться, сказал, что придет завтра.

«Пропадает город, пропадают люди…»

Садык медленно побрел дальше, опираясь на палку. Прошел мимо дома Нурхан-ачи, в котором когда-то жила Захида. Безлюдный, мертвый, пустой дом… Мимо Садыка прошла телега, груженная кунжутом. Два солдата шагали рядом с лошадью, будто конвой.

Садык направился на кладбище, к старому шейху.

* * *

Всю ночь Садык писал, всю ночь и весь последующий день. Он писал о своей судьбе, о судьбе своего отряда, о судьбе Турфана и своего народа.

Вечером, когда старый шейх вошел к нему с горячим чайником, Садык передал ему две толстых тетради.

— Шейх-ата, сегодня ночью мы встречаем хунвейбинов возле стен старой крепости. Если я не вернусь, прошу вас сохранить эту рукопись, как вы храните Моллу Шакира и Билала Назыма.

— Я сделаю все, что в моих силах, сын мой. Помоги тебе бог достичь своей цели. — Темно-бронзовое лицо шейха, израненное морщинами, словно кора карагача, было суровым и величавым.

В сумерках, к минарету прискакали двадцать вооруженных джигитов во главе