советов «лихих людей» и слушать «отца нашего владыку Алексея». Все это, конечно, должно было способствовать резкому увеличению политического авторитета первоиерарха. При этом едва ли так уж важно, являлся ли он главой правительства при Дмитрии Ивановиче или нет. Важнее было то, что митрополит оказался непосредственно причастен к светскому управлению. Много позже Константинопольский патриарх Нил напишет о роли Алексея в воспитании княжича: «…митрополит прилагал все старания, чтобы сохранить дитя (Дмитрия Ивановича – Р. С.) и удержать за ним страну и власть…» [РИБ: стб. 166 (вторая пагинация)].

Практика непосредственного участия главы духовенства в управлении, когда государственная власть не могла по каким-то причинам нормально функционировать, была обычной для Византии. Однако на Руси на пути ее осуществления возникла большая трудность: Дмитрий Иванович ведь не был правителем всей Руси [Мейендорф 2000: 463]. Вольно или невольно, но Алексей теперь отдает приоритет решению светских проблем [Кричевский 1996: 146], иногда прибегая для этого к церковным средствам. Но одновременно с этим митрополит неминуемо должен был позиционировать себя сторонником лишь одной властной силы на северо-востоке Руси – Москвы. А потому и некоторые его акции вызывали непонимание у неподвластной Московскому князю паствы.

Нельзя, безусловно, при этом сбрасывать со счетов и ту роль, которую сыграло в сложившейся после смерти Ивана II ситуации народившееся московское боярство. Конечно, на него малолетний князь также в полной мере мог опереться. Именно в результате усилий опытных бояр, а среди них, повторим еще раз, если не первое, то уж во всяком случае и далеко не последнее место занимал митрополит, в 1362 г. московские послы получили наконец от хана Амурата ярлык на Владимирское княжение для юного Дмитрия Ивановича. Это было знаковым моментом: более князья московского дома никогда не упустят власти над великокняжеским Владимиром, хотя попытки оспорить такое положение вещей в правление Дмитрия будут предприниматься сначала со стороны Суздаля, а затем со стороны Твери. Но всякий раз возросшая сила нового политического центра будет сводить на нет все подобные замыслы врагов Москвы.

Впрочем, Дмитрий Константинович Суздальский недолго противился потере великого княжения – это позволило ему использовать Москву как союзницу в борьбе со своим братом Борисом, который владел в то время Нижним Новгородом. Москва не обманула его надежд, и помощь ее носила не только военный, но и, если можно так выразиться, духовный характер. В 1365 г. Алексей наложил на жителей Нижнего отлучение: местный архиерей, также носивший имя Алексей, был отстранен от власти над городом, здесь не совершались церковные службы и обряды. Когда это не помогло, с увещеваниями к Борису по поручению митрополита отправился Сергий Радонежский, убеждавший князя покориться и уступить старшему брату (см.: [Борисов 2001: 108–110]). И только после того как эти меры не принесли желаемого результата, Москва применила силу, что наконец и позволило добиться цели: «Князь же великий Дмитрий Иванович… вдасть силу стареишему на меншаго брата, князь же Дмитреи Констянтинович еще къ тому въ своеи отчине в Суждали събравъ воя многы, въ силе тяжце поиде ратью къ Новугороду къ Нижнему и егда доиде до Бережца и ту срете его братъ его молодъший… съ бояры своими, кланяся и покоряяся и прося мира, а княжениа ся сътупая» [ПСРЛ, т. XV, вып. 1: стб. 78]. Таким образом, митрополит столкнулся с ситуацией, когда его интердикты не принесли немедленного политического результата. Позже подобного рода случаи будут повторяться.

В своем политическом курсе Алексей следовал прежде всего интересам Москвы. Этим он коренным образом отличался от своих предшественников. Петр и даже Феогност хотя и были сторонниками князей Московского дома, но все же старались сохранить некоторый, по крайней мере видимый, нейтралитет. Теперь же ситуация меняется: Алексей выступает полностью на стороне одной из спорящих за власть над Северо-Восточной Русью сторон, а именно на стороне Москвы.

Митрополит наказывал епископов, смевших выступать против Московских интересов. Ближайшие предшественники Алексея подобного себе не позволяли. Например, по-видимому, с давлением митрополита Петра связаны отставки епископов Прохора Ростовского и Андрея, но причиной тому было их противодействие самому Петру, даже более того, интриги против него, а вовсе не политические пристрастия к тому или иному князю. Алексей же при случае не забывал напомнить своей пастве: «Не ведаете ли, что всее русское земли владыки подъ моею властью суть и въ моей воли? И язъ ихъ ставлю отъ благодати Пресвятого Духа». Все это не могло не вызывать неудовольствия и роняло духовный авторитет митрополита.

В этой связи пример Алексея Суздальского и Нижегородского, пострадавшего в 1365 г., не был каким-то исключительным случаем. Разобравшись с нижегородскими проблемами, Дмитрий Донской и его приближенные должны были обратить особое внимание на Тверь. В ту пору там возникли серьезные политические противоречия между дядей и племянником – Василием Михайловичем Кашинским и Михаилом Александровичем Тверским. Москва поддерживала первого из них. Митрополит уполномочил местного архиерея Василия выступить в качестве третейского судьи. Однако решение его оказалось неожиданным для первоиерарха: оно было не в пользу Василия. В результате в 1367 г. епископ был вызван в Москву для совершения уже над ним митрополичьего суда, следствием этого для владыки стал, как сказано в Никоновской летописи, «проторъ великъ».

Михаил Александрович вынужден был удалиться в Литву к своему могущественному шурину великому князю Ольгерду. В Тверь вошел его дядя Василий. Однако это не означало окончания усобицы. Михаил сумел вернуть утерянную было Тверь. Противостояние продолжилось. Для преодоления кризисной ситуации решено было обратиться к посредничеству Москвы. При этом Михаил Александрович, резонно опасавшийся за собственную безопасность, отправился туда для переговоров, лишь заручившись гарантиями неприкосновенности от митрополита (1368 г.). Но на деле эти гарантии не были выполнены: переговоры зашли в тупик, и Михаил здесь оказался на положении пленника. Впрочем, заключение его не сломило, и жаждавший возмездия по отношению к Дмитрию Ивановичу князь был отпущен. При этом в сердце князя осталась глубокая обида и на Алексея. «Князь же Михайло Александовичь Тверский о томъ вельми сжалися, и не любезно бысть ему сие, и негодоваше о семъ, и положи то в-ызмену, и въ ненависть подвижеся, и размирие про то начатъ имети къ великому князю Дмитрию Ивановичю; гневашажеся и жаловашеся наипаче на митрополита, глаголя: “Колику любовь и веру имехъ паче всехъ къ митрополиту сему, и онъ толико мя посрами меня и поруга”».

Следствием московского вероломства по отношению к Тверскому князю стала война с Литвой, начавшаяся в 1368 г. Это была так называемая первая литовщина. Она прервала установившуюся после 1328 г., то есть со времени получения великого княжения Иваном Калитой, сорокалетнюю «тишину великую». Захватчики дошли до белокаменных стен