Поэтому именно после «военной тревоги» 1927 года советское правительство начало гнать процесс индустриализации страны… Однако что было ясно — так это то, что нужно срочно создавать оборонную промышленность, причём такую, чтобы выстоять как минимум против всей Европы. Но на советской экономике, как раньше на русской, мёртвым грузом висел аграрный сектор. Его не стряхнёшь долой и не оставишь, как есть. Сельское хозяйство надо преобразовывать в том же темпе, что и промышленность. И об этом говорил Сталин:

«Характерная черта нынешнего состояния народного хозяйства заключается в том, что мы имеем перед собой чрезмерное отставание темпа развития зернового хозяйства от темпа развития индустрии, как факт, при колоссальном росте спроса на хлеб со стороны растущих городов и промышленных пунктов. При этом задача состоит не в том, чтобы снизить темп развития индустрии до уровня развития зернового хозяйства (это перепутало бы всё и повернуло развитие вспять), а в том, чтобы подогнать развитие зернового хозяйства к темпу развития индустрии и поднять темп развития зернового хозяйства до уровня, обеспечивающего быстрое продвижение вперёд всего народного хозяйства, и промышленности, и земледелия».

Рыночные схватки государства и частного сектора становились всё ожесточённее. То, что при прямом столкновении интересов государства и буржуазии государство очень даже может рухнуть, все сидящие в Кремле, и не только в Кремле, видели на примере Российской империи. Страну было жалко. Но что, собственно, мешает врезать по сельской и торговой буржуазии — пока она ещё не укрепилась настолько, что способна менять правительства?

К активным действиям подталкивала не только логика, но и динамика событий. Именно в этот заготовительный сезон в дело впервые в широких масштабах был пущен Уголовный кодекс. Власти нанесли удар, и теперь следовало ждать ответного хода.

107-я статья давала кое-какие возможности в смысле «нажима на частника» — например, конфискации не только хлеба, но и имущества. Но только этой статьёй дело не ограничилось. Ещё одним рычагом нажима стали принятые в 1927 году жёстко прогрессивные налоговые ставки. В ответ на попытку деревенской верхушки разорить государство правительство начало разорять деревенскую верхушку — чтобы больше ни у кого и никогда не возникало сомнений, кто в берлоге медведь.

В то же время почти половина хозяйств в стране была настолько слаба, что не могла прокормиться своим хлебом до нового урожая.

В 1927 году при хорошем, а кое-где и «небывалом» урожае исключительно благодаря рыночным играм страна едва не рухнула в очередной голод. Колхозы и совхозы были спасением во всех отношениях, но коллективизация безнадёжно запаздывала, сдвинувшись с места лишь после XV съезда, когда «хлебная война» между государством и верхушкой деревни уже вовсю разгорелась.

К осени 1928 года запасы зерна в рабочих кооперативах большинства промышленных районов подошли к концу. Один район за другим прекращал выпечку хлеба, продажу муки населению. Страна снова оказалась перед угрозой голода…

В результате нового этапа войны с частным торговцем-посредником доля частного сектора в товарообороте снизилась до 14 %. Следствием же массового применения 107-й статьи на селе стало почти полное прекращение внутридеревенской торговли. После конфискаций, проводимых, как водится, с перехлёстом, у зажиточных хозяев хлеба или не было, или они боялись его показывать — а бедняку где купить? К весне 1929 года в деревнях начался голод…

Обстановка на селе накалялась — что же это такое творится на втором десятке лет советской власти? Вспыхнули все старые счёты и неприязни. Крестьяне были традиционно озлоблены на городских рабочих — но это не страшно, где они и где города. А вот то, что поднимала голову ненависть голодных к сытым, у кого есть хоть какой-то хлеб… Середняки завидовали бедноте, получавшей государственную помощь, все вместе ярились на кулаков, которые себе не изменили — по дешёвке скупали скот и оказывали «вспомоществования» хлебом под кабальный процент. Кулаки, обозлённые налогами, конфискациями, всеобщей ненавистью, уходили в глухую оборону. Всё чаще деревенская беднота стала вспоминать комбеды — это с одной стороны, а с другой — начали традиционно избивать представителей власти, ломать, а то и поджигать амбары. И все чаще в письмах и разговорах ругали уже не местных деятелей, а советскую власть как таковую. Кредит доверия заканчивался, большевистское правительство обещало новую жизнь и не выполнило своих обещаний.

Крестьяне отправлялись за хлебом в города, где их тоже не могли ничем обнадёжить. Местные власти как могли защищали от голода своё население. В городах и рабочих посёлках карточки начали явочным порядком появляться ещё весной 1928 года. С 1 марта 1929 года политбюро утвердило их для всей потребляющей полосы РСФСР, Закавказья, Белоруссии и Украины. Хлеб по специальным заборным книжкам получало только трудовое население.

В Москве и Ленинграде хлебный паёк для рабочих и служащих фабрик и заводов составил 900 граммов в день, для членов их семей, а также для служащих, безработных и прочих трудящихся вместе с семьями — по 500 граммов на человека. В остальных промышленных центрах и фабрично-заводских посёлках нормы составили 600 и 300 граммов соответственно. Свободная продажа хлеба сохранялась, но только из остатков после отоваривания карточек и по двойной цене. Вскоре карточное снабжение охватило и другие продовольственные товары, а затем и промтовары стали распространяться по талонам и ордерам. Всё это была в чистом виде инициатива низовых организаций, поддержанная населением и лишь потом закреплённая решениями властей. В 1931 году была введена всесоюзная карточная система. И коллективизация, как видим, тут совершенно ни при чём.

1927 год нарушил неустойчивое равновесие НЭПа, 1928-й усугубил. Ожесточение зажиточных крестьян усиливало «хлебную войну», ожесточение властей, особенно местных, которые были ближе к линии фронта, делало её непримиримой. Страна стремительно погружалась в комплексный кризис — экономический, социальный, кризис власти и доверия к ней.

В такой обстановке СССР встречал лето 1929 года.

Как бы то ни было, власть объявила и подтвердила курс на коллективизацию, но чрезвычайно умеренную и аккуратную. И ведь что интересно — именно по этому плану всё и шло!

Какими были эти первые, ещё добровольные колхозы?

Во-первых, по-настоящему бедняцкими объединениями. Середняк в них не рвался, но с середняком можно было и обождать, не в нём проблема…

«Жизнь в колхозах чаще не лучше, а хуже крестьянской: работа от зари до зари, а всё без толку — хлеб да вода. Отношение к делу скверное — как-нибудь сойдёт. Производительность никуда не годится. Идут в них больше, кому совершенно деваться некуда: попадаются и пьяницы, лодыри, которым негде жить…

В целом по стране на 1 июля 1929 года насчитывалось 57045 колхозов, объединявших 1007,7 тыс.