был прикован к последним трем словам над моим именем.

Я говорила искренне. В глубине души я говорила искренне. Слова выглядели незначительными на дешевой странице в бледно-голубую полоску, но я надеялась, что, читая их, Люк почувствует их силу. Что поймет, что он — лучшее, что есть в моей жизни.

Сказать Люку, что я люблю его, в письме было не идеально. Это, конечно, было не так, как я планировала поделиться своим сердцем. Но если бы он был здесь, если бы мне пришлось посмотреть ему в глаза, я бы сдалась. Я бы сломалась и потеряла самообладание.

А я должна была кое-что сделать сегодня. Я должна была все исправить.

Когда он уходил ранее, на его красивом лице было написано столько сожаления. Просить его закрыть глаза на убийство другого полицейского было слишком. Независимо от того, как он лгал или притворялся, Люк не смог бы смириться с этим решением.

Он был слишком хорошим человеком. Настолько хорошим, что сделал это для меня только потому, что я попросила. Потому что, возможно, он тоже любил меня.

Вот только я не собиралась наблюдать, как это решение гложет его совесть следующие пятьдесят лет. Поэтому я забирала свои слова обратно.

Я брала все под контроль.

Я исправляла все сама, что-то, что я должна была сделать несколько месяцев назад.

Упала еще одна слеза, прежде чем я заставила себя оторваться от письма, чтобы вытереть лицо. Сделав глубокий вдох, я оглядела дом.

До конца своих дней я буду помнить каждую деталь, например, как выглядел Люк, когда лежал на диване, закинув одну руку за голову, и с улыбкой на лице смеялся над шуткой по телевизору. Я буду помнить, как он брал салфетку на каждый прием пищи. Он редко пользовался ей, но всегда держал ее под рукой. Я буду помнить эти глубокие голубые глаза, смотрящие в самую глубину моей души. Шелк его волос, скользящий сквозь мои пальцы.

Я буду помнить, как он учил меня любви. Что настоящая любовь существует без осуждения. Без условий. Без совершенства.

Любви, которая продлиться всю мою жизнь.

Будем мы вместе или нет, я никогда не перестану любить этого мужчину. Именно по этой причине мне нужно было его отпустить. Я слишком сильно любила его, чтобы позволить сожалениям уничтожить его.

Я закрыла глаза и сделала глубокий вдох, ощущая в воздухе его насыщенный аромат и задерживая его в легких. Боль в груди усилилась, и я хлопнула себя ладонью по грудине.

Ты можешь это сделать.

Я должна это сделать.

Мой рюкзак ждал у входной двери. Я не могла взять с собой все, что собрала здесь за несколько месяцев. Ящики комода в гостевой спальне Люка были почти полностью забиты моей одеждой, а внутри лежало письмо, которое я спрятала для Пресли. Но у меня была одежда на пару дней и то, что было на мне надето.

Мои узкие джинсы были удобными. Я украла одну из футболок Люка, подол завязала узлом на талии. Край прикрывал телефон, который я засунула в задний карман.

И у меня было мое перо. Я вымыла и высушила волосы на случай, если какое-то время не смогу снова принять душ, и мои волосы свисали до талии прямыми густыми прядями. За ухом я заплела небольшую косичку, а затем вставила перышко.

Я забирала всю его силу.

Ты можешь это сделать.

— Прости меня, — прошептала я, посылая эту мольбу в воздух. Как и в моем письме, я надеялась, что Люк почувствует искренность этих слов.

Может быть, он проклянет меня за это. Может быть, возненавидит за письмо и кражу толстовки из его шкафа. Это была та самая, в которой он был ночью на реке, когда мы обнимались у костра. Возможно, он будет злиться на меня какое-то время, но, в конце концов, он поймет, что это к лучшему.

Когда мои вещи были собраны, все, что оставалось сделать — еще один телефонный звонок.

Я достала из кармана телефон и включила его. Я зарядила его, пока прибиралась в доме, не желая, чтобы Люк вернулся в беспорядок. Кроме одежды, ему не о чем было заботиться, чтобы оставить мое пребывание здесь в прошлом.

Может быть, Пресли поможет избавить гостевую спальню от моих вещей.

Я не беспокоилась о своей сестре. Она проживет счастливую жизнь. Она будет процветать — она уже процветает. Этот телефонный звонок был не ей.

Я обогнула диван и опустилась на его край, затем набрала номер, который запомнила много лет назад. Это был единственный номер, который у нее был. Затем я затаила дыхание, один гудок. Два.

— Резиденция Марксов.

Слезы наполнили мои глаза. Я прикрыла рот рукой, чтобы не шуметь.

— Алло?

Я люблю тебя, мама.

Уйди.

Уйди от него.

Это было то, что я хотела сказать, но промолчала.

Уходив, я предложила дать ей номер этого телефона. Она подумала, что будет лучше, не давать его ей. Возможно, это была еще одна ошибка.

— Кто это? — голос на заднем плане вызвал волну паники по моим венам. Неважно, сколько лет пройдет, я сомневалась, что когда-нибудь перестану бояться своего отца.

Опасаться за свою мать.

Папа давно перестал меня бить. Не только потому, что я каждый день ходила с ним на работу, но и потому, что он знал: худшее, что он может мне сделать, — это причинить боль маме.

— Я не знаю, — сказала ему мама. — Там никого нет.

Я ожидала, что она повесит трубку, но затем послышалось шарканье, и на линии раздался папин голос.

— Алло?

Я молчала, мое сердце бешено колотилось.

— Кто это? — в его голосе послышались знакомые нотки. Начало ярости. Неужели я позвонила, чтобы поздороваться с мамой, а по итогу довела папу до истерики, за которую она заплатит?

Я оторвала телефон от уха и закончила разговор. Глупая, Скарлетт. Я портила жизнь всем. Но больше нет. Я не могла исправить мир мамы, но я могла исправить мир Люка.

Папа заслуживал гнить в тюрьме.

Такер Талбот тоже.

И на данный момент он был единственным человеком, которого я могла наказать.

Я встала с дивана, убрала телефон и тяжелыми шагами поплелась к двери. Я перекинула сумку через плечо. Затем я набрала код сигнализации. Люк проделывал это достаточно часто, чтобы я запомнила код.

Восемь. Четыре. Один. Два.

Это были последние четыре цифры на его бейдже.

Если он получит уведомление, то он все равно в нескольких часах езды. А мне идти недалеко.

Металлическая ручка двери была холодной под моей