– Ложись! – крикнул он. – Быстрей! Первому, кто шевельнется, я размозжу череп!..

У Жака был такой серьезный вид и такой решительный тон, что эти плуты, ценившие жизнь не менее порядочных людей, безмолвно встали из-за стола, разделись и легли. Хозяин Жака, не уверенный, чем кончится это приключение, поджидал его с трепетом. Жак вернулся, нагруженный скарбом этих людей; он завладел им, чтобы у разбойников не явилось желание встать; а кроме того, он погасил свет и запер дверь на два оборота ключа, который держал в той же руке, что и пистолет.

– Теперь, сударь, – объявил он Хозяину, – нам остается только завалить эту дверь своими постелями и заснуть мирным сном…

Он тут же принялся передвигать постели, хладнокровно и кратко рассказывая Хозяину подробности своей экспедиции.

Хозяин. Черт, а не человек! Ты, значит, веришь…

Жак. Ни верю, ни не верю.

Хозяин. А если б они отказались лечь?

Жак. Этого не могло быть.

Хозяин. Почему?

Жак. Потому что этого они не совершили.

Хозяин. А если б они встали?

Жак. Тем хуже или тем лучше.

Хозяин. Если… если… если…

Жак. Если вскипятить море, то, как говорится, сварится много рыбы. Какого черта, сударь! Только что вы полагали, что мне угрожала большая опасность, и это было совершенно ложно; теперь вы полагаете, что вам самим угрожает большая опасность, а это, быть может, еще более неверно. Все мы в этом доме боимся друг друга, а это доказывает, что все мы – глупцы…

С этими словами он вмиг разделся, лег и заснул. Хозяин, съев тоже ломоть черного хлеба и запив его глотком дрянного вина, внимательно прислушался, посмотрел на храпевшего Жака и сказал: «Черт, а не человек!» По примеру слуги он растянулся на своем одре, но его сон был далеко не таким крепким и сладким.

На рассвете Жак почувствовал на себе чью-то толкавшую его руку: то была рука Хозяина, который звал шепотом:

– Жак! Жак!

Жак. Что еще?

Хозяин. Светает.

Жак. Может быть.

Хозяин. Так вставай же!

Жак. Зачем?

Хозяин. Чтобы поскорее отсюда убраться.

Жак. Зачем?

Хозяин. Потому что здесь плохо.

Жак. Кто знает, будет ли нам лучше в другом месте?

Хозяин. Жак!

Жак. Ну что «Жак! Жак!» Право, черт, а не человек!

Хозяин. Сам ты черт! Жак, друг мой, прошу тебя.

Жак протер глаза, зевнул несколько раз, потянулся, встал, не спеша оделся, отодвинул постели, вышел из комнаты, спустился вниз, отправился на конюшню, оседлал и взнуздал лошадей, разбудил еще спавшего трактирщика, уплатил за ночлег, забрал с собой ключи от обеих комнат, и вот наши путешественники снова двинулись в дорогу.

Хозяин желал ехать рысью, а Жак желал ехать шагом, не отступая от своей системы. Когда они очутились на довольно далеком расстоянии от своего печального убежища, Хозяин, услышав какое-то позвякивание, доносившееся из кармана Жака, спросил его, что это означает. Жак ответил, что это ключи от обеих комнат.

Хозяин. Почему ты их не вернул?

Жак. Потому, что теперь придется взломать обе двери: одну – чтоб освободить наших соседей из заключения, другую – чтобы получить их одежду; а пока что мы выиграем время.

Хозяин. Отлично, Жак! Но зачем нам выигрывать время?

Жак. Зачем? Право, не знаю.

Хозяин. А если ты хочешь выиграть время, то почему едешь шагом?

Жак. Не ведая, что предначертано свыше, не знаешь ни чего хочешь, ни как лучше поступить, а потому следуешь своей фантазии, именуемой разумом, или разуму, еще более опасному, нежели фантазия, ибо он ведет не то к добру, не то к злу.

Хозяин. Можешь ли ты мне сказать, что такое безумец и что такое мудрец?

Жак. Почему бы нет?.. Безумец… Обождите!.. Безумец – это несчастный; а следовательно, счастливец – это мудрец.

Хозяин. А что такое счастливый человек и несчастливый?

Жак. Ну, это совсем просто. Счастливый человек – тот, чье счастье предначертано свыше, и, следовательно, тот, чье несчастье там предначертано, есть человек несчастный.

Хозяин. А кто предначертал свыше счастье и несчастье?

Жак. А кто создал великий свиток, в котором все предначертано? Некий капитан, друг моего капитана, охотно отдал бы целый экю, чтоб это узнать; мой капитан не дал бы за это ни гроша, и я тоже. Ибо к чему это привело бы? Разве таким путем я избежал бы ямы, в которой должен сломать себе шею?

Хозяин. Полагаю, что избежал бы.

Жак. А я полагаю, что нет, ибо в таком случае должна была бы оказаться ошибочной одна строчка в великом свитке, который содержит правду – одну только правду, неоспоримую правду. Как! В великом свитке было бы написано: «Жак в такой-то день сломает себе шею», – и Жак шеи не сломает? Неужели вы предполагаете, что это возможно, кто бы ни был автором великого свитка?

Хозяин. На этот счет можно было бы многое сказать…

Жак. Мой капитан считал, что осторожность – предположение, на основании которого опыт разрешает нам рассматривать выпавшие на нашу долю обстоятельства как причины неких последствий, ожидаемых нами в будущем с радостью или со страхом.

Хозяин. И ты что-нибудь в этом понимаешь?

Жак. Конечно; я мало-помалу привык к его речам. Кто, говорил он, вправе похвастаться, что обладает достаточным опытом? Разве тот, кто мнит себя во всеоружии таких познаний, никогда не попадал впросак? Да существует ли на свете человек, способный правильно оценивать обстоятельства, в которых находится? Вычисление, которое мы проделываем в своей голове, и то, которое сделано свыше, – это два разных вычисления. Руководим ли мы судьбой или она руководит нами? Сколько мудро обдуманных планов провалилось и сколько еще провалится? Сколько бессмысленных планов осуществилось и сколько их осуществится еще? Вот что мой капитан повторял мне после взятия Берг-оп-Зома и Пор-Маона, и он добавлял еще, что осторожность не обеспечивает нам счастливого исхода, но утешает и оправдывает нас в случае неудачи, а потому он спал в своей палатке накануне баталии не хуже, чем на гарнизонной квартире, и шел в бой, как на бал. Да, глядя на него, вы могли бы воскликнуть: «Черт, а не человек!»

Тут их беседа была прервана шумом и криками, раздавшимися позади неподалеку от них; они обернулись и увидели толпу людей, вооруженных вилами и дубинами и бежавших к ним со всех ног. Вы, конечно, подумаете, что то были хозяева харчевни, их слуги и разбойники, о которых мы упоминали. Вы, конечно, подумаете, что поутру, за отсутствием ключей, разбойники вышибли двери и заподозрили наших путешественников в похищении пожитков. Жак тоже подумал так и процедил сквозь зубы: «Будь они прокляты, эти ключи, вместе с фантазией или разумом, заставившим меня забрать их! Будь проклята осторожность!» и т. д.

Вы, конечно, подумаете, что эта маленькая армия обрушится на Жака и его Хозяина, что произойдет кровавое побоище, посыплются палочные удары, раздадутся пистолетные выстрелы. И от меня зависит, чтобы так оно и случилось; но тогда – прощай историческая правда, прощай рассказ о любовных похождениях Жака. Нет, никто не преследовал наших путешественников, и я не знаю, что произошло на постоялом дворе после их отъезда. Они продолжали путь, не зная, куда направляются, хотя приблизительно знали, куда хотят направиться; скуку и усталость разгоняли они с помощью болтовни и молчания, как это в обычае у тех, кто ходит, а иногда и у тех, кто сидит.

Совершенно очевидно, что я не пишу романа, поскольку пренебрегаю тем, чем не преминул бы воспользоваться романист. Тот, кто счел бы написанное мною за правду, был бы в меньшем заблуждении, чем тот, кто счел бы это за басню.

На сей раз первым заговорил Хозяин; он начал с обычного своего припева:

– Ну, Жак, рассказывай о своих любовных похождениях!

Жак. Не помню, на чем я остановился. Меня так часто прерывали, что я с тем же успехом мог бы начать сначала.

Хозяин. Нет, нет. Придя в себя от обморока, случившегося с тобой перед хижиной, ты очутился в постели, и тебя окружили домочадцы.

Жак. Хорошо. Прежде всего надо было спешно раздобыть лекаря, а все лекари жили не менее чем