которой располагались комната и кухня. Крошечная прихожая была настолько маленькой, что Гурову и Крячко пришлось заходить в квартиру по одному. Ремонтом в жилище и не пахло, а кухонный гарнитур, впрочем, как и мебель в комнате были куплены еще в восьмидесятые годы прошлого века. Заходя в комнату, Гуров споткнулся о край выцветшего синтетического паласа.

Тело Леонида Семеновича Чернухина располагалось в самом центре комнаты, и оттого она, и без того малометражная, казалась еще меньше. Чернухин лежал на спине, широко раскинув руки и выставив вверх широкий подбородок. Глаза были закрыты, на лице навечно застыло то самое выражение, которое Гурову не раз приходилось видеть у мертвых людей. Никаких эмоций. Ни боли, ни страха, ни удивления. Будто выключили человека. Теперь, при свете, Гуров смог гораздо лучше рассмотреть его лицо с глубокими складками возле рта. И одежда на трупе была та же, что и прошлым вечером, включая черный костюм-тройку, белую рубашку и темно-серый галстук. Из груди Чернухина торчала рукоятка ножа. Самого лезвия не было видно, настолько глубоко оно ушло в грудь жертвы, заставив остановиться его сердце.

Участковый назвал свою фамилию – Петренко. Он нервничал, переступая с ноги на ногу, стоял в дверном проеме и не решался подойти к телу.

– Кто обнаружил труп? – спросил Гуров.

– Его знакомая, – с готовностью ответил Петренко. – Зовут Оксана Мирошникова, прописана в Москве. Работает в обычной больнице, медсестрой в гинекологическом отделении. Приехала к Чернухину сегодня утром, а тут, говорит, такое. Я мимо этого дома как раз на работу шел, она мне навстречу из подъезда и выскочила. Сказала, что случайно увидела из окна человека в форме и решила попросить помощи. Ее контакты я записал, не волнуйтесь.

– Отпустили?

– А что, задерживать? За что? Сказала, что ей тоже надо на работу. Утренняя смена, все дела. Назвала номер больницы и сказала, что будет там до утра следующего дня. Домашний адрес тоже оставила.

– Ничего странного в ее поведении не заметили?

Петренко уставился в потолок, нахмурился.

– Да нет, не заметил. Она быстро взяла себя в руки. Плакала, конечно. Боялась в комнату заходить. Я с ней поговорил, предупредил, что полиция с ней свяжется. Ответила, что все понимает. Не заметил я ничего странного.

– Зачем она приехала к Чернухину рано утром, не сказала?

– Сказала, что привезла ему какую-то еду. Она в холодильнике.

– Какая забота. Какие отношения связывали ее с жертвой?

– Я не спросил.

– А с соседями удалось поговорить?

– Да, но не со всеми. Кого-то попросту не застал. Тут соседка за стенкой, оказывается, Чернухина отлично знала. Вообще-то эта квартира досталась ему в наследство от матери, они здесь жили с ней вдвоем долгое время. После смерти матери Чернухин женился и переехал, а квартира все это время пустовала. Он не продал ее и никому не сдавал. Но примерно три месяца назад вдруг появился здесь с вещами. Соседке сказал, что его семейная жизнь развалилась, поэтому он все оставил жене и сыну, а сам вернулся сюда. Мирошникова сказала, что навещала его иногда.

– Просто навещала?

– Так точно. Хотя ключи у нее были, она ведь дверь сама открыла. Но она здесь не живет. Я бегло осмотрелся и не заметил ни одной женской вещи. Ни тапочек, ни цветастых прихваток на кухне, ни каких-то мелочей типа расчесок или духов, которые любят оставлять девушки. Вы же тоже, наверное, заметили, что это абсолютно холостяцкая берлога. В холодильнике пусто, посуды минимум, а из еды только то, что принесла Мирошникова.

Гуров окинул взглядом комнату. Предметы и милые сердцу безделушки, которыми обычно окружают себя люди, здесь действительно отсутствовали. Из-за застекленных дверей шкафов смотрели пустые книжные полки. Единственное окно закрывал дешевый тюль, а на подоконнике виднелась стопка рекламных газет, которыми обычно забивают почтовые ящики.

Гуров опустился на корточки рядом с трупом, внимательно всмотрелся в его лицо. На нижней губе Чернухина алела свежая ссадина, а под левым глазом расплылось едва заметное темное пятно.

– Стас, помнишь, что вчера в театре между Чернухиным и Красниковым случилась потасовка?

– Конечно.

– Думаю, у нас есть первый подозреваемый.

Петренко шмыгнул носом. Крячко тут же повернулся к нему.

– Следы не затоптал?

– Обижаете, – улыбнулся участковый.

– Ничего, что я на «ты»? – подмигнул ему Стас.

– Так даже лучше.

– Стас, поторопи наших, – попросил Гуров. – Выехали раньше нас, а ни слуху, ни духу. На журнальном столике половинка листа, вырванного из блокнота – это и есть предсмертная записка?

Крячко вышел из комнаты, на ходу вынимая из кармана телефон.

– Да, вот она, – указал на небольшой журнальный столик участковый. – Только сдается мне, что суицидом здесь и не пахнет.

– Почему вы так решили?

– Я не решал. Когда был студеном, то на практике случалось участвовать в осмотре места происшествия. Было в том числе и два случая суицида, тоже с прощальными записками. Так там совсем по-другому писали. Не так отстраненно, как здесь.

Гуров поднялся, подошел к столику, наклонился. Записка лежала на краю столика и сдвинулась от того, что Гуров своим движением создал небольшой сквозняк.

– И то, как она оставлена, тоже кажется странным. Человек в холодном тоне изложил свое решение. Значит, осознавал свои действия. Записка легкая, может улететь. Он должен был ее как-то зафиксировать. Например, прижать сверху чем-то. Да той же ручкой, которой писал. Но ручка лежит на полу.

– Скатилась?

– Она тяжелая, с зажимом на колпачке. Он бы не дал ей укатиться с записки. Кто-то ее просто бросил на пол.

Он указал рукой под журнальный столик. Гуров наклонился и посмотрел туда же. Ручка лежала у самой ножки стола. Металлический корпус отливал бронзой. Гуров поддел кончиком пальца, оценивая возможный вес.

– Если это, конечно, та самая ручка, которой Чернухин написал записку, – с сомнением в голосе произнес он.

– Других я тут не нашел, – сказал Петренко. – Поэтому моя версия очень и очень условная.

– «У меня клиническая депрессия. Я наделал долгов. Не могу так дальше жить. Прошу кремировать мое тело», – распрямившись, прочел Гуров. – Стас, подойди.

Крячко приблизился, на ходу показывая свой мобильный телефон.

– Прочти-ка.

Стас зашевелил губами.

– Долги плюс депрессия кого угодно доведут до ручки, – многозначительно глянул он на Гурова. – По себе знаю. А знаешь, Лев Иванович, лейтенант-то прав насчет того, что адвокат здесь вряд ли жил полноценной жизнью. Такое везде запустение, что даже странно. Из посуды только тарелка да две чашки на полке стоят. В ванной всего одно полотенце да кусок мыла. И еду ему подруга приносит. Человек вполне мог находиться в реальной депрессии… либо же жил в другом месте, а эту квартиру использовал изредка.

Гуров осмотрелся.