Шрифт:
Закладка:
Тут дед Баляцо смущенно закашлял:
— Ну, это ты, Астемир напрасно… Ты это, Астемир, несправедливо судишь…
— Зачем торопиться? — сказал свое слово и дед Еруль. — Мы еще посмотрим, кто со вшами, а кто с блохами.
— Ишь ты! — удивился Астемир. — Ну что ж, тут ничего плохого нет, присматривайтесь…
Оживился и Бот. Он обратился прямо к Степану Ильичу, гордясь своей просвещенностью:
— Зачем нужна советская власть — это я хорошо знаю, Истепан.
— Зачем?
— Чтобы изгнать полслова.
— Как изгнать полслова? Какие полслова?
— А ты слушай. Слушай и ты, Астемир. Тебе это нужно будет объяснить на митинге. В мире все люди делятся на две половины: на кулай и кулайсыз — на людей богатых и людей без богатства. Кулайсыз не хочет оставаться кулайсыз, а хочет быть кулай. Вот он и отбрасывает полслова — «сыз», и получается «кулай», богатый.
Удовлетворенный ловким изложением своей теории, Бот зычно захохотал, а с ним и Степан Ильич с Астемиром, и дед Баляцо с дедом Ерулем, и даже Думасара повеселела.
— Да, хороша теория, — согласился Степан Ильич. — Теперь я понимаю вашего Давлета, он проводит в жизнь теорию Бота. Ну ладно! Потехе — час, а делу — время. Так кого же вы, старики, хотели бы видеть своим председателем?
— Они оба мне родственники, — простодушно отвечал Баляцо, — и Астемир и Эльдар, пусть оба и будут начальниками. А меня Астемир знает, знает, что у меня в голове.
— Вот то-то же, что знаю! — опять рассмеялся Астемир. — Ты, Баляцо, я знаю, одного племени с большевиками… Степан Ильич, давай сначала поужинаем! Садись на свое место. Утро вечера мудренее… Подавай ашру, Думасара!
Дети уже давно спали. Лежа рядом с ними, вздыхала и думала свою думу старая нана. Думасара, довольная тем, что наконец наступил мирный час ужина, неторопливо, с некоторой торжественностью, расставляла миски, раскладывала ложки на столе, за которым уже не скоро суждено было собраться Астемиру и его друзьям.
— А может, мы тебя изберем председателем, Ботич? — спросил вдруг Степан Ильич, усаживаясь на отведенное ему почетное место. — Мужчина представительный, голос тоже…
— Нет, — серьезно ответил на шутку кузнец, — я свою кузницу оставить не могу.
Глава тринадцатая
ДОМ ХАДЖИ ВСЕ-ТАКИ СОСЛУЖИЛ СЛУЖБУ
Разряженная винтовка Астемира недолго стояла в темном углу дома…
Едва завершили пахоту и закончили сев и только пошли в рост овес и пшеница, украсив равнину веселой зеленью, опять по всему Северному Кавказу началось смятение.
Мужчины оставляли плуг, лукошко, семена и брались за винтовки и боевые патроны. Повсюду в аулах все определеннее размежевывались сторонники красных и белых. Как замечала Чача, от каждого дома все сильнее разило либо тем, либо другим духом.
Избранный председателем ревкома Астемир и два его помощника — Эльдар Пашев и тихий работяга Исхак — неплохо повели дело, дело большое, трудное, полное неожиданностей, страстей и обид. Самые серьезные события только начались — и раздел земли, и распределение рабочего скота и инвентаря. Но вдруг все приостановилось.
Был конец мая. Снова в аул приехал Степан Ильич, снова состоялся митинг, на этот раз бывших солдат Кабардинского полка вербовали не в казачье войско Шарданова, а в народные отряды Красной гвардии, которые шли за Ленина и революцию, против контры, против Шарданова и Клишбиева.
На другой день пешие и конные добровольцы, — а их набралось немало, хоть и не все с огнестрельным оружием, — ушли во главе с Астемиром, Эльдаром и кузнецом Ботом из аула. Бразды правления оставались в слабых руках Исхака, но тут в помощь ему вызвался вездесущий Давлет-чигу, все больше входивший во вкус общественной деятельности.
Давлет теперь объявил себя шариатистом, сторонником Казгирея Матханова! Что же! Известность сына Кургоко не уступала все растущей славе одного из первых делегатов Кабарды, храброго и неутомимого Инала, сына Касбота Маремканова. Мало кто знал их историю подробно, но все считали, что рано или поздно кто-нибудь из них будет зарезан. Давлет же держался убеждения, что не Инал зарежет Казгирея, а скорей всего Нашхо застрелит Инала, ибо брат Казгирея у большевиков такое же важное лицо, каким при прежней власти был Аральпов, и даже выше.
Давлет уже не стремился быть «самым богатым», а счел за лучшее призывать к общему равенству — превращению всех неимущих в имущих при сохранении незыблемости мусульманской веры, то есть он повторял проповеди шариатистов.
Но, с другой стороны, Давлет почуял в воздухе то, чего не улавливала еще даже Чача. Он помнил, что был не из последних при разгроме шардановской усадьбы, и это начинало беспокоить его. Беспокойство становилось тем сильнее, чем более разгорались, приближаясь к Нальчику, бои между красными и белыми. Видимо, Давлет уже решил про себя, чем искупить свою вину перед князем Бердом…
Начиналось лето, и в это время стало особенно тревожно.
Улицы аула обезлюдели. В полях не слышалось ни песни сеятеля, ни голоса погонщика волов. Посевы всходили в настороженном безмолвии. Лишь иногда то тут, то там на обширной плодородной равнине виднелась женская сгорбленная фигура. А из-за горизонта опять поднимались столбы дыма: где-то горело…
Став представителем исполнительной власти, Давлет занимался главным образом тем, что разъезжал по дворам Шхальмивоко и по ближайшим аулам, отыскивая людей, которые, как запомнилось ему, участвовали в разгроме шардановской усадьбы. Он устанавливал, у кого еще остались коровы, овцы, лошадь или что-либо добытое из княжеских сундуков.
Всеми своими замашками Давлет старался подражать Гумару, даже посадкой в седле. Плетка, которую привыкли видеть в тяжелой руке Гумара, каким-то образом оказалась теперь у Давлета, и на деревянной дощечке клинком кинжала Давлет делал какие-то отметки. Точно как Гумар! С восходом солнца он выезжал на добром шардановской мерине, закрепленном за глашатаем Ерулем, и ребятишки, идущие со стадом, всегда видели одну и ту же картину — дед Еруль бежит на некрепких своих ногах в стоптанных чувяках за всадником до самой околицы, умоляя его хорошенько присматривать за лошадью.
— Один аллах видит, как ты мне надоел, Еруль, — отбивался Давлет. — Да знаешь ли ты, что в молодости я обскакивал лисицу и настигал ястреба, когда тот падал на ягненка… Да знаешь ли ты, что я…
И опять слышалось: «я…», «я…»
— Чигу, чигу… — кричали озорники-мальчишки, но Давлет взмахивал плеткой, и ребята пускались врассыпную.
Середина лета выдалась на редкость жаркая и сухая. С утра куры зарывались в пыль и затихали. Псы недвижно валялись в тени. Не шевелилась листва во фруктовых садах, но все тяжелее отвисали на
