Это абалаковский стиль.

Он очень замечательный человек, Виталий Михайлович. Но я перед ним немножко робею. Он немножечко суховатый (на мой вкус) по сравнению, например, с Николаем Афанасьевичем Гусаком, ныне покойным, моим замечательным старшим другом.

У нас с Гусаком было много разных историй. Вот одна из них, которая случилась как раз перед тем восхождением. И называется она:

"И. Кахиани по Э. Шиптону".

Сидели мы как-то с Гусаком перед самым вечером под стеной пика Ворошилова. Что-то все тогда скучали. А нам с ним было не очень скучно читали мы книжку "Приключения в горах" и весело смеялась над всякими глупостями, которые о горах пишут. Потом Гусак полистал и говорит: "Смотри, Иосиф, вот это дело". — "Что за дело?" — спрашиваю.

А он говорит: "Снимай ботинок". — "Зачем?" — сказал я, но стал снимать.

Посмотрел он на мою ногу и говорит: "Обувайся".

Я опять не стал спорить. Но только я обулся, он говорит: "Снимай другой ботинок". — "Да хватит, — говорю, — сколько можно: снимай — обувай?" "Слушай, — говорит, — какой же ты сван, если стариков не слушаешься". Я разулся.

"Вот, — говорит, — это нам и нужно". И показывает мне книжку. А там нарисован след — след снежного человека, обнаруженный в Гималаях знаменитым альпинистом Эриком Шиптоном. И сказано: "Следы йети по Э. Шиптону". А моя правая нога с полуампутированным пальцем очень подходит к этому изображению.

Взвалил меня Гусак к себе на спину и понес к берегу озера, где песочек у воды. И я ступал правой ногой по самому берегу, как будто левая нога по воде шла.

Приходим в лагерь и сидим, как будто задумались. Нас спрашивают: "В чем дело?". А мы говорить не хотим. Потом Гусак все-таки соглашается, только просит всех, чтобы каждый поклялся, что будет молчать.

Все, конечно, поклялись и ждут Гусаковой шутки. А он вдруг серьезно так говорит, что целый год готовились к штурму стены, а теперь экспедиция в опасности — все сорвется, если не проявим настоящей альпинистской твердости и неподкупности. И показывает книжку с рисунком. Все посмотрели книжку и смотрят на Гусака. "С этим сваном пойдешь вместе, обязательно что-нибудь случится", — говорит он. — "Неужели следы?" — "Да вот, полюбуйтесь у озерка".

Все как побегут. А Михаил Иванович Ануфриков в палатку запрыгнул и роется там, фотоаппарат ищет: "Никому не подходить! Запрещаю!" — кричит.

Всех разогнал, бегает, снимает направо и налево, в воду залез.

Гусак говорит мне тихонько: "Смотри, нас так никогда не фотографировал. Ничего, пускай теперь твою ногу поснимает".

Ануфриков — очень замечательный альпинист, большой и добрый человек, он не обиделся на нас потом.

А мы с Гусаком пошли в кусты, там по траве и по веткам повалялись и кричим:

"Смотрите, он тут лежал!"

Вечером у костра все стали серьезно думать, потому что если сообщить в Москву, то заставят нас его ловить и конец экспедиции.

Ануфриков горячится:

"Вы как хотите, а я завтра проявлю пленку и отошлю в Москву".

"А мы тебя свяжем, — говорит Гусак, — пленку засветим, а следы затопчем".

А я ему тихонько:

"Кончай, а то он ночью сбежит с пленкой, и тогда уж точно никакого восхождения — придется Ануфрикова ловить. А не поймаем, так начнут по всем горам ловить меня".

Потом на стене так мне кричали: "Эй, снежный человек!"

Но я не обижался, потому что те, кто побывал на всех семитысячниках Памира и Тянь-Шаня, гордо называются "снежными барсами", так что же "снежный человек" разве хуже?

Как я стал альпинистом

Я работал тогда секретарем Сельсовета. И уйти мне было трудно. Тогда здесь был Эльбрусский сельсовет, после войны я пришел и немного знал русский язык. Но как-то я сказал председателю, что больше не могу.

Я купил путевку в альплагерь за шестьдесят рублей, и два дня меня искали. На второй день председатель приехал на лошади: "Где мой секретарь?" Но путевка куплена и уже не вернешь.

Потом я окончил Украинскую школу альпинизма у Погребецкого. А потом попал в альплагерь "Накра". Там была интересная жизнь, хотя было и скучно. В поселок ходить нельзя — лавины, но я придумал развлечение: поднимался по соснам.

Летом я ходил в отделении. Занимались мы на перевале Басса. В Отечественную там были самые крупные бои. Наши подпустили немцев до перевала без единого выстрела. Потом граната и… Рельеф там подходящий. Я воевал на равнине, но, находясь в тех местах, думал все время, как бы здесь воевать пришлось. Потом помню, как мы готовились к траверсу Ушбы: Кузьмин, Рукодельников, Алферьев и я, четвертый. Одновременно на Ушбинском плато было четыре группы. Мы вышли первые, нас любезно пустили без очереди. Не знаю, почему нас пропустили, мы только подошли, а они уже два дня ночевали. Ну, думают, мы немного пройдем, и они обгонят. Мы прошли Ушбинскую подушку, сделали в тот же день Северную Ушбу, перешли седловину, сделали Южную Ушбу и спустились до Мазерской зазубрины, до Джапаридзенских ночевок.

Я не успел узнать Алешу Джапаридзе, но мне хочется о нем рассказать. "Он завтракал в Терсколе, поднимался на Восточную Ушбу, а ужинать уходил в Сванетию. Твой друг (хотя ты его не знаешь, молодой ты) делал так…" — рассказывал мне о нем Гусак.

В декабре месяце они пошли на Северную Ушбу. Джапаридзе, Аниани, Мухин. Они ушли, и восемнадцать дней была пурга. Они начали спускаться с седловины к Тульскому леднику. Палатки и веревки были найдены ниже седловины через 12 лет. Они, наверное, все-таки сами спустились, потому что, если бы их снесла лавина, они бы не были все вместе и повернуты лицом к селению. Их нашли туристы из Харькова.