— Ну, не сами ружья с револьверами, а скорее их выделку, — столь широко улыбнувшись, ответил я. — И не полюбил вовсе, но деваться мне от того некуда.

— Раз заглянул всё-таки, стало быть, иной раз можно и деваться? — подмигнул есаул.

— Можно, Яков Матвеевич, можно, — согласился я. — Соскучился вот по твоей науке.

На самом деле причина моего появления у Турчанинова была иной, и соскучился я не столько по упражнениям с шашкой, сколько по своему предвидению, что в последние месяцы посещало меня уж больно редко. Так и этак прикидывая возможные причины столь неприятного явления, я вдруг обратил внимание на связь этой своей особенности с поединками. Ну в самом же деле, первый раз оно у меня проявилось в кулачном бою с Мишкой Селивановым, [2] а потом цвело и благоухало именно тогда, когда я вовсю упражнялся в фехтовании, а то и не упражнялся даже, а применял белое оружие в настоящих схватках. [3] А вот как прекратил к Якову Матвеевичу ходить, так и стало моё предвидение тихонечко затухать. Оно, конечно, и совпадением могло быть, но ведь есть же способ проверить, вот этим самым способом я и решил воспользоваться. Слишком уж запутанным делом заняты мы с Борисом Григорьевичем, и оживление оного предвидения мне бы сейчас очень и очень пригодилось. Да и так, для общего, как говорится, развития осмысленно помахать шашкой было бы неплохо.

Долгое отсутствие регулярных упражнений сказалось на мне самым плачевным образом — мало того, что я быстро вымотался, так и за это неприлично короткое время Яков Матвеевич успел угостить меня пятью колющими и семью рубящими ударами, а мне удалось достать его один-единственный раз.

— Я тебя, Алексей, прямо не узнаю, — укоризненно сказал есаул. — Совсем ты мою науку позабыл… Понимаю, жизнь у тебя сейчас такая, что шашкой махать тебе незачем, но ежели навык хочешь сохранить, надобно тебе почаще ко мне захаживать.

— Да тут, Яков Матвеевич, не о сохранении навыка речь-то, а о его восстановлении заново, — честно признал я.

— А и без разницы, — в отличие от меня, Турчанинов даже не запыхался. — Восстановить навык тоже за два-три раза не выйдет.

Разумеется, наставник мой был прав, прав целиком и полностью, и укорял он меня справедливо, а потому злость, потихоньку во мне поднимавшаяся, направлена была не на него, а на себя самого. Ну стыд же и позор — Варенька вон свои упражнения не забросила, так и продолжает, а я совсем расслабился и распустился. На таком настрое я потребовал продолжения банкета, в каковом продолжении выглядел уже получше — получив от Якова Матвеевича те же двенадцать рубяще-колющих приветов, сумел ответить ему аж целыми пятью. Правда, и умотался посильнее, так что восемь из тех двенадцати ударов пропустил уже ближе к концу, да и отдых после всего этого занял времени побольше, чем после первого захода.

Отдыхали мы не просто так, Турчанинов пересказывал мне впечатления казаков от моих револьверов и карабинов под револьверный патрон, новые кавалерийские карабины, хоть и приняты Военной палатой на вооружение, до терских казаков ещё не добрались. Ну да ничего, раз уж я решил возобновить занятия с шашкой, успею ещё и о них услышать, Яков Матвеевич расскажет, получается у него интересно.

— Молодец, Алексей! — похвалил меня Турчанинов после третьего захода. Было за что — и продержался я в этот раз дольше, и едва не ушёл от поражения, одиннадцать раз достав его шашкой. Пару раз даже предвидение помогало избегать встреч своего тела с шашкой есаула, так что идею вернуться к фехтовальным упражнениям я признал правильной. — Нога-то, смотрю, тебя не так уже и беспокоит?

Кстати, да. Нога и в самом деле потихоньку перестаёт быть для меня источником затруднений. Всё чаще и чаще я могу позволить себе не опираться на трость, дома уже почти её не использую, а на улице чаще просто ношу в руке, чем помогаю себе ходить. Даже на второй этаж подняться по лестнице часто могу без подпорки. Да и сейчас, пусть и ноет раненая нога, так это от общей моей усталости. И ноет, кстати, не так и сильно, вполне себе терпимо. Вот всё это, только сжато и кратко, я наставнику и изложил.

— Я так полагаю, оно, может, и к лучшему, что ты у меня давно не был, — сказал есаул, обдумав мои слова. — Отдохнул, нога твоя подзажила. Будем теперь постепенно навёрстывать, если, конечно, опять не пропадёшь.

— Не пропаду, Яков Матвеевич, — пообещал я.

— Тогда давай-ка ты пока отдохни, да приходи на будущей седмице, — есаул поощряюще улыбнулся. — Раз уж начал ты навыки восстанавливать, переутруждаться по первости не след.

Против такого подхода у меня никаких возражений не нашлось, мы с Турчаниновым попили квасу, на том я есаула и покинул. Дома я успел хорошенько отмокнуть под душем, отобедать, ещё малость отдохнуть, да и двинулся в почти что родную Елоховскую губную управу. За Ангелиной Павловной и братьями Гуровыми Борис Григорьевич уже послал и уже вскоре ждал их доставки.

Первыми пристав посадил друг против друга Ангелину Павловну с Фёдором Захаровичем. Вдова повторила свои показания относительно мирного договора со старшим сыном покойного супруга, Фёдор Захарович её слова подтвердил, и вдова, и сын покойного согласились в том, что обе стороны свои обязательства исполняли честно, а когда Гуров сообщил, что узнал от супруги о подаренных облигациях, но не считает это нарушением их с Ангелиной Павловной договора, картина стала прямо-таки умилительной. Борис Григорьевич, впрочем, умилению не поддался и поинтересовался у обоих, кто, по их мнению, мог отравить Захара Модестовича. Вот тут-то пришла мне пора как следует удивиться — если Ангелина Павловна ожидаемо обвинила Ольгу Кирилловну, то Фёдор Захарович, ненадолго призадумавшись, сказал, что даже не представляет, кто бы это мог быть.

— Но как же так, Фёдор Захарович? — с лёгкой ехидцей в голосе вклинился Шаболдин. Не так давно вы показывали, что полагаете отравительницей именно Ангелину Павловну!

— Да, я одно время так и полагал, — покаянно вздохнул Гуров. — Однако же по здравому размышлению пришёл к мнению, что Ангелина Павловна моего отца не травила. Прошу меня простить великодушно за мои необоснованные подозрения, — он с поклоном повернулся к вдове, та милостиво склонила голову, показав тем самым, что извинения приняты.

И вот что, спрашивается,