ЗАПИСКИ БАРОНА ГЕЙКИНГА

Записки барона Гейкинга были изданы в 1886 году на немецком языке, под заглавием «Из дней императора Павла. Записки курляндского дворянина» (Aus den Tagen Kaiser Pauls. Aufzeihnungen eines Kurlandichen Edelmans. Leipzig. 1886).

Гейкинг был женат на дочери начальницы общества благородных девиц (Смольный институт) Лафон, которая пользовалась особенным расположением и уважением великого князя Павла Петровича и великой княгини Марии Фёдоровны. Гейкинг, занимавший место председателя суда в Митаве, ездил в Петербург к тёще, имел случай неоднократно встречаться у неё с великим князем и умел заслужить его благоволение. Тотчас по восшествии своём на престол император Павел вызвал его в Петербург и сделал сперва сенатором, а потом председателем юстиц-коллегии; но в конце 1798 г. Гейкинг впал в немилость, был уволен в отставку и выслан обратно в Митаву.

Записки его были переведены и напечатаны в «Русской старине» 1887 года, но с исключением последней (пятой) главы, где рассказывается смерть Павла. Подробности этого события Гейкинг слышал от участников и современников, так как через несколько дней по кончине Павла приехал в Петербург хлопотать о пенсии, в которой ему было отказано государем при его увольнении.

Желая объяснить непостижимый образ действий, которого наш бедный государь придерживался в течение нескольких месяцев, пожалуй, немудрено даже соблазниться учением Мани[125] и признать его справедливым. Добро и зло чередовались, сменяя друг друга в продолжение какого-нибудь часа; доброта и варварство диктовали ему в один и тот же день приказы, в принципе как нельзя более противоречащие один другому. Не успеешь, бывало, похвалить какое-нибудь мудрое и справедливое мероприятие, как приходит весть, что всё, заслуживающее ваше одобрение, уже разрушено.

Чтобы разгадать эту загадку, я предлагаю здесь читателю свою гипотезу; он может отвергнуть её, если ему удастся найти другую, более соответствующую характеру Павла. По моему мнению, всякий его добрый поступок совершался под влиянием сердечной теплоты и первого непосредственного чувства, тогда как всё, отмеченное печатью жестокости, внушалось ему косвенным образом извне и было прежде всего порождением зависти, ненависти и желания выставить напоказ живейшую заботливость о его личности окружающих; затем, этим же путём стремились ускорить кризис, необходимость которого становилось всё неизбежнее. И действительно, в силу своего коварства и своей пронырливости, интриганы не видели другого средства для своего спасения, как совершение нового преступления.

Но обратимся к фактической стороне дела. Поверхностные наблюдатели были в восторге, видя, что такие люди, как Румянцев и Державин, появились опять в совете, что Нелидинский из ссылки возвратился в Сенат и что офицеры начали массами занимать опять свои прежние места. Но перемена эта осуществилась со слишком большой поспешностью и охватила без всякого разбора чересчур большое число лиц. Всякому мыслящему человеку невольно должен был напрашиваться вопрос: в чём же заключается тайная цель такой удивительной меры?

И действительно, как согласовать неразумную смелость, проявившуюся в том, что государь окружил себя недовольными людьми, с миллионом мелочных мероприятий, свидетельствующих о его страхе и душевной тревоге? Как могло случиться, что Павел угрожал Англии неизбежной войной, что он конфисковал имущество англичан, которые, по его мнению, составили против него заговор, и в то же время взял себе в кухарки англичанку, жившую с его разрешения почти рядом с ним? Если все эти адские комбинации и не привели к желанному результату, то они тем не менее указывают на постоянство, с которым преследовался план, и объясняют (до некоторой степени) не поддающееся определению поведение императора.

Значение Кутайсова — этого столь необходимого враждебной коалиции человека — возрастало с каждым днём; то же следует сказать и о Палене. Общество видело с негодованием прежнего камердинера в звании обер-шталмейстера высочайшего двора и кавалера ордена Андрея Первозванного. Любовница его (Кутайсова), актриса Шевалье, окончательно подчинила его своему влиянию и властно повелевала им. Она не замедлила открыто заняться торговлей чинов, должностей и имений. Весьма вероятно, что, благодаря её интригам, г-же

Курвильон удалось добиться изгнания (из России) Людовика XVIII. Так как она покровительствовала французской системе, то английская партия держалась в стороне, но возможно, что она не бездействовала.

В то время Павел был занят исключительно отделкой своего Михайловского замка. При постройке его работы беспрерывно производились — день и ночь. Стены ещё были пропитаны такой сыростью, что с них всюду лила вода; тем не менее они были уже покрыты великолепными обоями. Врачи попытались было убедить императора не поселяться в новом замке; но он обращался с ними, как со слабоумными, — и они пришли к заключению, что там можно жить. Здание это прежде всего должно было послужить монарху убежищем в случае попытки осуществить государственный переворот. Канавы, подъёмные мосты и целый лабиринт коридоров, в котором было трудно ориентироваться, по-видимому, делали всякое подобное предприятие невозможным. Впрочем, Павел верил, что он находится под непосредственным покровительством архангела Михаила, во имя которого были построены как церковь, так и сам замок.

Императрица схватила в сырых покоях лихорадку, но не стала жаловаться на это; а как великий князь Александр, так и весь двор страдали сильным ревматизмом. Один лишь Павел был здоров и чувствовал себя хорошо, посвящая всё своё время исключительно убранству этого здания, не предчувствуя при этом, что он украшает свою могилу.

Он рассорился почти со всеми европейскими державами; граф Ростопчин был уволен им потому, что попытался смягчить некоторые выражения в письме, продиктованном ему Павлом к английскому королю. Неизвестно, было ли это обстоятельство истинной причиной его увольнения или лишь поводом. Пален был назначен главным управляющим почт и сделался, таким образом, обладателем всех государственных и частных тайн. С этого момента он мог руководить решениями государя согласно собственному желанию[126], так как Павел действовал всегда под влиянием первого впечатления. Пален мог теперь, путём непосредственных предписаний губернаторам, задерживать в пути кого бы то ни было. Он наконец достиг того положения, благодаря которому всякое предприятие сулило ему полную удачу. И он не терял больше времени. Он сообщил свой план Зубовым, снедаемым честолюбием и ненавистью к Павлу; разжёг чувство мести в князе Яшвиле[127], Чичерине, Талызине, Уварове, Татаринове и др. Чтобы заручиться основанием представить необходимость заговора в ещё более ярких красках, он нашёл средство внушить государю страх перед императрицей и великим князем Александром; вследствие этого Павел в один прекрасный день на параде стал избегать близости своих сыновей и запер на ключ дверь