— Ох-хо-хо!

— Вот тебе и «ох-хо-хо!»

— Катеринушка изведется, узнавши…

— Больше любить станет.

— И капли в рот не возьму!

— Сейчас бы не мешало, а то простуду схватишь.

— Ты здоровый, тебя не возьмет.

— А в тебе татарская кровь горячая.

— Распишусь с Катериной!

— Давно бы следовало.

— Да!..

Уже давно стемнело, когда они вышли к своему посту. На берегу горел костер, пламя его освещало лица троих рабочих. Заслышав треск кустарника, они испуганно повскакивали.

— Свои, — отозвался Петро.

Люди с радостными объятиями кинулись к ним, трясли за плечи, ощупывали, словно еще раз хотели убедиться, что перед ними не привидения, а такие же, как и они, люди во плоти и крови.

— А мы уже вас оплакивали, — заговорили сплавщики. — Как только выловили лодку с вещами, Хабибулин в поселок на моторке дунул. Решил, если не найдет вас, весь поселок поднимет на ноги. Как это вас угораздило отпустить лодку?

— Я упал в воду, Корешов бросился меня спасать… — мрачно пояснил Петро. Подставил жару костра спину, зябко поежился. — Спасибо Платону, вытащил, а то бы каюк… — Петра точно подменили. Он сидел задумчивый и не мигая смотрел в ночь. О чем думал? После «второго рождения» человеку всегда есть над чем поломать голову, особенно над своим будущим…

Больше им не надоедали с расспросами. Сидели прислушиваясь, не идут ли сверху лодки. Платон облокотился на колени, задремал, а в ушах, будто исходившие из самого сердца, слышались строки:

Как хорошо, когда по-братски

Есть с кем делить и хлеб и соль.

Как ни странно, а Платону вдруг захотелось читать стихи, от которых бы ярче горел костер, согревая продрогшего Петра и тех, остальных, что сидели рядом… На Платона иногда находило какое-то непонятное волнение, непонятное и тревожное, как эта ночь, что висела над головой, точно искры от костра рассыпав звезды… Но усталость брала свое, и Платон незаметно для себя задремал.

— Проснись, брат, едут, — отчего-то шепотом известил Суворов, легонько растолкав Платона. И еще тише: — Ты не виноват, я виноват кругом, так и скажу… Сапоги с портянками поделили, совесть не поделишь, она вся тут, — стукнул он кулаком в грудь.

Сверху, со стороны поселка, приближалось рокотание не одной, а нескольких моторных лодок. На каждой из них ярким пламенем горели берестовые факелы. Двигались лодки вдоль берегов.

— М-да, ищут, надо бы сигнал им подать, — сказал один из рабочих. Он вытащил из костра палку с горящим концом, пошел к реке, стал кричать и размахивать ею.

На лодках, видимо, заметили сигналы: они вышли на середину реки, не гася факелов, двинулись к лагуне. К берегу подошли одновременно.

Сидящие у костра услышали возгласы. Из темноты вынырнула сперва юркая фигура Хабибулина, издавшего при этом странный гортанный выкрик. Затем появились участковый, одетый по всей форме, Наумов, Виктор Сорокин, Тося, наконец, с неразлучным саквояжем Селиверст Селиверстович. За первой волной радости последовала менее приятная.

— Идите в лодку, уто-пленники! — с издевкой протянул Леонид Павлович. — Катерина рвет на себе волосы, у-у! — Наумов дал Суворову под зад пинка.

Виктор взял под руку Корешова, подтолкнул к лодкам.

— Идем. — У Виктора в руках языкастый факел. Свет вырвал из темноты чью-то фигуру. «Рита», — узнал Платон и, ниже нагнув голову, прошагал мимо. Ни слова. И Виктор, и ребята — ни слова. Это очень тяжело, когда вот так — ни слова. Лучше бы ругали, или дали бы пинка, как Суворову…

В поселке, на берегу, лодки встречали все жители. Жгли костры. Толпа людей нахлынула к лодкам, обступила «утопленников». Рядом с собой Платон увидел заплаканную Наденьку, и вдруг весело и озорно подмигнул ей. Откуда-то вынырнула Катерина. Она, не стесняясь, при всех закатила истерику, ругала и целовала Петра, целовала и ругала, но он вдруг осадил ее:

— Не позорь при людях, дом на то есть!

Катерина даже рот открыла, и новыми, совсем новыми глазами посмотрела на Петра. Она вдруг притихла, прижалась к Суворову. Народ расступился, давая им дорогу.

А Платон, все также молча конвоируемый Виктором, отправился ночевать к Сорокиным.

4

Турасов позвонил на следующий день утром. Голос у него был все такой же — равный, но как будто чуть-чуть уставший. Так во всяком случае показалось Рите. Турасов сказал, что очень бы хотел ее сегодня видеть. Рита прикусила губу, но старалась тоже отвечать так, будто ничего не произошло. Хорошо, что в кабинете не было Наумова. Леонид Павлович последнее время вдруг проявил кипучую деятельность. «Перед пенсией надо поработать!» — как-то сказал он. И нельзя было понять начальника лесоучастка, то ли он радовался, что через несколько месяцев, наконец, расстанется с заботами, которые тащить уже не под силу, то ли сожалел, что жизнь, как предзакатное солнце — раз, другой еще брызнет на землю яркими лучиками — и уйдет на покой…

Рита должна была ехать в лес, и она поехала: разыщет. Странно, ловила свои мысли Рита, я сержусь на Турасова. Почему? Разве не знала, что у него есть жена и ребенок? Он этого не скрывал, значит, не обманывал… Интересно бы посмотреть, какая она — его жена.

Приехав на верхний склад, Рита, вместо того чтобы заняться делами, побрела в тайгу по старому волоку. По обочине тек ручей, мерно журча, и ничего-то, кажется, не могло омрачить его веселый говорок. Но стоило только пройти дождям, как он вдруг мутнел, вспучивался и с недовольным рокотом скатывался вниз по склону сопки. Так, наверное, и наша жизнь, размышляла Рита, то бежит и журчит, как этот ручеек, то вспенивается, начинает бурлить…

Когда она возвратилась на верхний склад, здесь уже стоял «козлик». Турасов и отец расхаживали около штабеля леса. Говорил, вероятно, Турасов — он то и дело вскидывал правую руку и теребил воротник кожаной куртки. Этот жест был очень хорошо знаком Рите, значит, коснулись они чего-то серьезного. Отец пыхтит трубкой и смотрит под ноги. Рита присела на пень и стала наблюдать за ними. Неужели они говорили о ней? Вот они тоже сели на бревно. Потом встали. Отец направился к автокрану. Турасов вышел на середину площадки верхнего склада, огляделся. Конечно, он высматривал ее, Риту. Но Рите, как девчонке, вдруг захотелось поиграть в прятки. Она притаилась, даже задержала дыхание. К голове прилила кровь, сердце, как дятел, стало выстукивать в грудь: тук-тук, тук-тук! Турасов медлил уезжать, но по тому, как он нервно расхаживал около машины, было ясно, что ему некогда, его ждут какие-то важные дела. «А разве это не важное дело, пусть походит, пусть… — Потом Рита загадала: как дятел постучит двадцать раз — она