«Лошадь как сельскохозяйственное и транспортное животное, конечно, уступает в наше время свое место машине. Она уже не имеет сейчас такого громадного значения, как какие-нибудь 20-30 лет назад. К счастью, ушли навсегда те проклятые времена, которые описал Г.И. Успенский в своем рассказе «Четверть лошади», но забыть о том, что дала лошадь в прошлом, забыть, какую роль она сыграла в истории нашей страны, в победе революции, невозможно.

Конь-пахарь, конь-воин, конечно, ушел в прошлое, но чарующая прелесть русской тройки, захватывающее зрелище рысистых бегов и скачек, смелость, сила и удаль в народных конных играх, увлекательность многообразных видов конного спорта будут жить века и никогда не умрут.

Выступление Е. Винокурова на страницах вашей газеты не только бездарно и ложно, но и политически ошибочно, так как наше советское коневодство является одним из лучших в мире…»

И требование Винокурова наказать, письмо напечатать. Тринадцать подписей и гербовая печать…

И нам пришло в голову: а почему бы не публиковать такого рода письма, в которых вульгаризаторство, опирающееся на официальные представления о задачах и месте искусства в общественной жизни, проявляется в крайнем, порой совершенно карикатурном виде? Разумеется, сопровождая их комментирующими заметками.

Письма мы получали такие, что нарочно не придумаешь. Когда в редакцию пришло послание кандидата наук (не биологических, не медицинских, это еще куда бы ни шло, исторических!) Колпакова, призывавшего сжечь «Муху-Цокотуху» как вредное произведение, воспевающее переносчицу всевозможных опасных болезней, и набранное уже стояло в полосе, меня вызвал Косолапов:

- Вы уверены, что это не розыгрыш? Больно смахивает на пародию. Существует этот Колпаков в природе, вы проверяли?

И я подумал: а вдруг действительно розыгрыш? Стали дозваниваться в Душанбе, который был еще Сталинабадом, с трудом разыскали Колпакова, сотрудника одного из тамошних институтов, убедились, что он реальный человек. Кстати, его требование запретить сказку Чуковского некоторые читатели поддержали - взгляды эти даже в таком диком виде были распространены.

Важно было найти правильный тон для такого рода выступлений. Мы поняли, что вовсе не всегда надо высмеивать, клеймить, изобличать в невежестве и дурном вкусе авторов таких писем. Гораздо чаще надо вежливо, уважительно разъяснять ошибочность их взглядов. И доходит лучше, и проходит легче. И потому, что мы нащупали правильный тон, публикация этих материалов не влекла тяжелых для нас последствий. Начальство, скорее всего, относило эти по глубинной сути подрывные выступления к разряду активной работы с письмами читателей. Эта работа была любимым коньком отдела пропаганды, на важность ее постоянно указывали, за это редакции постоянно жучили, какие бы ни проводились проверки, непременно учитывался этот показатель - сколько писем трудящихся опубликовано, сколько использовано. Вот почему все такие выступления, как ни странно, сходили нам с рук. Читатели «Литературной газеты» тех лет помнят эту историю с «Мухой-Цокотухой», потому что она не была просто казусом, в ней было заключено очень серьезное содержание. Было напечатано несколько статей такого рода: Сарнова «Вреден ли «Том Сойер»?», Солоухина «В защиту поэзии (ответ читателю Евгению Хнычкову)», «Умеете ли вы читать?» и потом обзор откликов на эту статью под тем же названием - их мы писали втроем: Рассадин, Сарнов и я.

Но все это, по правде говоря, были уже арьергардные бои…

Последние дни

Рабочий день заканчивался, в редакции оставались считанные люди, ждали прессовых полос. Я зашел к Михмату, и тут неожиданно появился Эсэс

- Ребята, вы скоро освобождаетесь? Поехали поужинаем.

Я поднялся к себе наверх, у меня были еще какие-то дела - на следующий день утром я улетал в Киев. Когда минут через двадцать я спустился к Михмату, мне показалось, что он помрачнел, какая-то тень легла на его лицо. Но потом это впечатление рассеялось. В «Праге» Михмат весело рассказывал байки, мы с Эсэсом тоже, о редакционных делах не говорили.

Это был хороший вечер, мы славно посидели. Когда попрощались с Эсэсом, задержав меня, Михмат сказал:

- Ты должен знать. Сегодня он нас с тобой заложил Поликарпию. Наша песенка спета. Я в ближайшее время уйду из газеты. Придется уйти и тебе. Так что начинай подыскивать работу.

- А он сам? Неужели он думает, что откупится, уцелеет?

Михмат пожал плечами…

Вспоминая тот вечер, я пытался понять, зачем Эсэс пригласил нас на ужин. Видимо, приехал он в газету прямо со Старой площади после тяжелого разговора с Поликарповым, который потребовал убрать из газеты «смутьянов». Может быть, сначала хотел рассказать нам об этом разговоре за ужином, а потом, пока я возился у себя, выложил все Михмату. А кроме этого, наверное, хотел с нами таким образом заранее попрощаться - ведь лучшие проводы, когда не думают, не говорят о расставании. Может быть, он и сам тогда уже решил уходить из газеты, но не захотел или не отважился уйти демонстративно, хлопнув дверью...

Не раз резко спорил и даже ругался с Сергеем Сергеевичем. Но не таил на него зла - и тогда, даже в тот вечер, когда узнал, что он отдал нас на съедение Поликарпову, и нынче, когда вспоминаю о нем через много лет. Конечно, он не представлял, что ждет его в газете, в какие тиски он попадет. Быть может, если бы он не поддавался так давлению Поликарпова, нам бы больше удалось сделать. А может быть, нас прикончили бы гораздо раньше. Кто знает, что сегодня гадать? Так или иначе игра была проиграна.

И все-таки кое-что нам удалось сделать. Мне кажется, мы продемонстрировали, особенно на первых порах, какой может быть газета, если дать ей немного свободы, как оздоровляюще действует на литературный климат повышение художественных критериев. В этом была немалая заслуга Сергея Сергеевича, - в оживлении газеты, в преодолении заскорузлой многолетней рутины.

Лет пять тому назад в электричке я слышал, как два немолодых человека говорили о войне. Один из них упомянул Смирнова.

- Это какой же Смирнов?

- Брестский.

Чтобы написать не очень большую книгу «Брестская крепость», потребовались упорный труд и высокое мужество. Надо было по крупицам собрать сведения об обороне крепости, разыскать участников этой героической и трагической эпопеи - иногда это было почти то же самое, что отыскать иголку в стоге сена,- разговорить их, а их военная и послевоенная одиссея приучила не больно откровенничать. А главное, подходы к этой теме были так густо заминированы, что оставляли мало шансов на успех. Требовалось преодолеть официальное отношение к сорок первому году