Шрифт:
Закладка:
Ксендз одет в черный сак, мягкую светлую шляпу, и в руках такой же саквояж, что и у женщины.
Направляется для сведения и соображений при розыске.
Вышепоименованных мужчин при обнаружении взять под наблюдение, женщину — арестовать».
Мысль Челобитова непрестанно работала в одном направлении: кого держать под надзором, кого брать и при каких обстоятельствах. Он был только одним из пятидесяти тысяч сотрудников царской охранки — жандармов, провокаторов и заурядных филеров, которые были опорой царского правительства. Революционные организации России в своей борьбе прежде всего сталкивались именно с охранкой.
Еще на Капри, получив из Главного правления материалы, касавшиеся провокаций в партии, Феликс отправил свои выводы Здзиславу Ледеру:
«Пришлось над этим немного поработать. Ясно вижу, что в теперешних условиях подпольная деятельность наша в стране будет сизифовым трудом до тех пор, пока не удастся все же обнаружить и изолировать провокаторов. Надо обязательно организовать что-то вроде следственного отдела. Иначе мы будем посылать людей только для того, чтобы провокаторы получали большие награды...»
На пути из Италии Феликс почти на две недели задержался в Берлине, где каждый день встречался с членами Главного правления, обсуждал с ними предстоящую работу. Когда основные вопросы были решены, Феликс самым решительным образом заговорил о защите большевистского подполья от провокаторов и агентов охранки.
Ни в Петербург, ни в Польшу Главное правление решило Дзержинского не посылать. Ему предстояло возвратиться в Краков и занять там пост секретаря Главного правления польских социал-демократов, совместив это с ведением финансовых дел в организации.
В это время Феликс самым решительным образом поднял вопрос о действенной защите большевистского подполья от провокаторов и агентов охранки, стремившихся проникнуть в организацию.
Феликс никогда не знал Челобитова, не слышал его фамилии, но непрестанно ощущал на себе и своих товарищах его присутствие. И Феликс Дзержинский принял вызов царской охранки, взяв на себя всю тяжесть борьбы с провокаторами, не оставляя основной работы по восстановлению партии, понесшей потери в борьбе с реакцией за минувшие послереволюционные годы Мог ли думать тогда Дзержинский, что по пройдет и десятка лет, как он станет во главе Всероссийской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией, что именно тогда ему пригодится накопленный им опыт по охране революционного подполья от провокаторов...
Перед его отъездом собрались на квартире у Яна Тышки. Роза пришла, как обычно, позже, занятая в редакции, и мужчины сами позаботились о еде. Они спустились в соседний локаль и возвратились нагруженные кружками с пивом, горячими сосисками на бумажных тарелках. Ели механически, не замечая, что едят, что пьют, поглощенные разговором.
— Я внимательно изучил эти материалы, — говорил Дзержинский. — Я читал их на Капри, у меня было время подумать. Должен сказать: провалы в организации, в том числе и мой арест, связаны с какой-то большой провокацией. Вот смотрите...
Он подробно изложил обстоятельства последних провалов в партии.
— Все это верно, — подтвердил Барский, — но мы не можем сказать конкретно, кто виновен в моем, предположим, аресте.
— Согласен, — сказал Феликс. — Именно для того, чтобы доказательно изобличать провокаторов, мы и должны выработать четкие методы борьбы с предателями. Мы же не можем проникнуть в охранное отделение и проверить там наши подозрения, нужны иные пути.
В разговор вступил Ганецкий.
— А ты знаешь, Юзеф, — сказал он, — Бакай все же проник в охранку и подтвердил, что Азеф — провокатор века.
— Ну, век только начинается, — усмехнулся Феликс. — А что доказал Бакай? Я смутно помню эту историю.
— Эсеры провели расследование, и Лопухин, бывший директор Департамента полиции, подтвердил, что Азеф действительно работал в охранке шестнадцать лет. Вот, читай... Лопухин пострадал, разумеется, за свои признания — суд приговорил его к пяти годам каторги.
Ганецкий достал из кармана «Варшавское эхо», старый номер за минувший год, и прочитал:
«В Париже опубликовано следующее заявление Центрального комитета партии социалистов-революционеров:
«Доводим до сведения товарищей, что известный в партии социалистов-революционеров под именем Легрос инженер Евгений Филиппович Азеф, имевший партийные клички Толстый, Валентин Кузьмич и другие, член нашей партии со дня ее основания, состоял на службе у русской полиции, а потому является агентом-провокатором.
Таким образом, Азеф, состоявший в Центральном комитете эсеров, руководитель боевой террористической организации партии, уличен в сношениях с русской политической полицией, объявлен провокатором, человеком опасным и вредным для партии»».
— Вот так-то, — сказал Ганецкий, забирая газету у Феликса. — Бакай продолжает свои разоблачения. Пока они касаются партии эсеров.
— Подождите, подождите! — воскликнул Феликс. — Но я же встречал этого Азефа в Кракове. Года три назад, перед своим арестом! Отчетливо его себе представляю. Черные, коротко стриженные волосы, калмыцкий тип лица, толстая отвисшая губа... Так вот это кто! А с Бакаем не пытались связаться?
— Нет. Бурцев его никому не показывает.
— Вообще-то я против подобных методов. Бакай не мог войти в доверие охранки без того, чтобы самому не выдать или хотя бы не раскрыть революционной организации. Но сейчас мы должны использовать все возможности, которые открываются перед нами. Надо искать Бакая. Может быть, он поможет нам проверить факты, которыми мы располагаем.
Приехав в Краков, Феликс написал одной из подпольщиц, жившей в Париже:
«Нас очень интересует встреча с Бакаем. Кто это, вы знаете. Если бы мог кто-нибудь зайти к нему. Это было бы самое лучшее. Быть может, он живет в Париже. Нам нужно возможно скорее встретиться с Бакаем. Пожалуйста, узнайте его адрес, может через Бурцева, и пришлите мне. Юзеф».
Но установить связь с Михаилом Бакаем, которого даже здесь, за границей, разыскивала царская охранка, оказалось весьма сложным делом. А провокации все продолжались.
Юзеф поселился в краковском пригороде Лобзове, в домике, где хранился партийный архив. Здесь всюду в беспорядке лежали кипы газет, листовок, протоколы заседаний. Бумаги заполонили всю комнату, через которую невозможно было пройти. Устроился Феликс в кухне, бросив в угол матрац, набитый сеном. Рядом, тоже на полу, стоял примус, на котором он готовил завтрак, кипятил чай.
К житейским неурядицам он относился спокойно. Просто не замечал их. Главным недостатком своего жилья он считал отдаленность Лобзова от краковского вокзала и городского почтамта. Каждый день приходилось шагать через город, чтобы отправить многочисленные письма с проходящим поездом или опустить их
