бросается в глаза, когда начинаешь изучать эту тему, — катастрофическая ситуация с самой базовой статистикой и исследованиями миграции в Россию. По тем же самым вопросам можно обнаружить куда более подробные данные от официальных и независимых исследовательских центров Канады, США, многих европейских стран. Есть подозрение, что это, в числе прочего, является одной из причин мигрантофобии в России (впрочем, даже если бы эта статистика была, не факт, что ей бы кто-то верил, потому что странно верить статистике в стране, где манипулируют цифрами по смертям от коронавируса и многими другими). Тем не менее точно известно, что описанные выше ситуации — не просто не единичные истории, это эпидемия в медицинском смысле слова: в зависимости от разных болезней, эпидемический порог определяется заболеванием от 5 до 15 % населения страны или конкретной социальной группы; так вот в случае с жёнами трудовых мигрантов — как минимум 30 % из них были брошены мужьями, уехавшими в Россию. И это данные из исследования 2009 года, тогда число только таджикских брошенных жён определялось в районе 288 тысяч[175] (чудовищная цифра для страны, где всего живёт около 9 млн человек); с тех пор количество мигрантов только из Таджикистана увеличилось в два раза, а значит, примерно во столько же увеличилось и число бросающих или перестающих выходить с семьями на связь мужей, потому что изменение отношения к жене и семье напрямую связано с тем, что видит мигрант, оказавшись в большом российском городе. Саида вспоминает: «Я со своим мужем три года прожила, затем он улетел в Россию асфальт класть. Пишет мне: „Тут девушки без хиджабов, в коротких юбках ходят, красавицы“. Ага, а меня, значит, заставлял хиджаб носить!» Большинство трудовых мигрантов-мужчин, бросающих оставленных на родине жён, делают это по причине новых отношений. Они могут быть разными: чуть ли не каждый второй мигрант живёт в гостевом браке, часть из которых заключается с российскими гражданами для получения регистрации или вида на жительство; часто такие браки перерастают в рождение ребёнка, многих из которых бросают — либо только мужчины, либо оба партнёра; второй женой также может стать женщина той же или соседней национальности, работающая рядом или неподалёку. В одном из сюжетов «Дождя» сообщается, что от 30 до 50 % детей в детских домах — дети мигрантов. Религиозные убеждения, сопротивление мужей к резинкам и почти отсутствующее сексуальное просвещение, а также дороговизна оральных контрацептивов объясняют то, что мигрантки (приехавшие в Россию с мужем или приехавшие одни и нашедшие здесь партнёра своей или соседней национальности) занимаются незащищённым сексом и беременеют; даже легальные мигранты не могут рассчитывать здесь почти ни на какую поддержку (в сентябре 2021-го всплыла информация о том, что в Москве мэрия предлагает мигрантам получить 20 тысяч по рождению ребёнка — это плюс-минус их месячная зарплата); содержать ребёнка не на что, мужчины-добытчики с рождением бэбика утекают в закат, матери живут социально-изолированную жизнь на койко-месте за 5 к/мес, бэби-боксы в России не устанавливают, потому что это не православно, всё кончается оставленными коробками с младенцами на помойках и сюжетами о «зверях-мигрантах» в государственных медиа.

Считается, что трудовые мигранты — в основном мужчины, но это уже давно не так: в 2020 году из 281 млн мигрантов во всём мире было 48 % женщин; миграция активно феминизируется, и речь идёт не только о том, что женщины стали уезжать с мужьями; они уезжают и независимо, либо будучи разведёнными/вдовами, а также молодыми девушками, едущими за образованием или отношениями с иностранцами. Всё больше женщин уезжает на заработки в качестве глав семьи, оставляя мужей дома с детьми и родственниками. Одну из таких историй рассказывает издание Sputnik Kyrgyz: 42-летняя женщина Нурсулу из Кыргызстана, работающая маркетологом, уезжает в Англию, планируя чуть позже забрать к себе мужа и двух дочерей. Муж не спешит, и в какой-то момент она получает от него в вотсапе то самое «Талак. Талак. Талак. Прости меня за всё». Позднее выясняется, за что она должна была его простить: он забрал себе всё их имущество (в ремонт его квартиры она вложила $17к, её драгоценности он тоже оставил себе), а также решил оставить обеих дочерей; через суд и переговоры Нурсулу смогла забрать младшую, со старшей мужчина не разрешает видеться. Он захотел развестись из-за желания завести вторую жену; «зачем ему надо было заводить вторую жену, если он не в состоянии обеспечить первую?! Это просто нелогично и очень глупо. Честно говоря, я сказала: „Хорошо, если найдется женщина, которую ты будешь обеспечивать так же, как меня, то есть никак, к которой будешь относиться так же, как ко мне, то есть очень плохо, то пожалуйста“. Это было очень странно». В 2020 году из всех киргизских мигрантов в Россию 50 % были женщины; по Таджикистану и Узбекистану цифры колеблются от 15 до 30 % — это связано с отношением к женщине в этих странах, которое не позволяет массово уезжать. Мигрантки из Средней Азии почти никогда не берут с собой детей, в отличие от мигранток из Азербайджана, Армении и Беларуси; исследование 2011 года показывает, что наличие детей позволяет легче интегрироваться на новом месте. Трудовая миграция женщин из Средней Азии была бы практически невозможна, если бы не «институт бабушек»: 74 % уезжающих женщин оставляют детей именно с ними. Мигрирующим женщинам объективно более тяжело, чем мужчинам, и около 60 % из них рефлексируют это в опросах[176]. Вместе с этим, как пишут Ольга Бредникова и Ольга Ткач[177], для многих из этих женщин «миграция оказывается радикальным опытом независимости, в определенном смысле стихийным феминистским проектом. В их биографических нарративах и в разговорах об опыте миграции постоянно звучат мотивы освобождения — будь это свобода от тирании в семье, финансовая свобода или свобода самостоятельно принимать решения».

Впечатляющая картина именно такой женской миграции описана в книге Алексии Блок Sex, Love, and Migration[178], изучающей женскую мобильность из России, Молдовы, Украины и Беларуси в Турцию после развала СССР и основанной на десятилетнем этнографическом исследовании на тех же местах, где живут её героини, — в Стамбуле, Москве, Гагаузии, — которое авторка проводила часто вместе со своим ребёнком и матерью. В её фокусе — мигрантки, занятые в трёх сферах: домашняя работа (уборщицы, няни, сиделки и другой труд, связанный с помощью и заботой), торговля одеждой и секс-работа (от танцовщиц и хостес до сотрудниц борделей). Блок осознаёт масштабы принудительного секс-траффикинга и влияние такой миграции на женщин; но она сосредотачивается на тех случаях, где секс-работа связана с определённой