Это изнурительный труд. Я натерла мозоли на руках, но даже не чувствую их. Столько людей умерло, а я просто очень устала, опечалена, злюсь. И я не знаю, что делать с Киттом.

Прошлой ночью я перечитывала его письма. И я не думаю, что он меня разыгрывал. Ну, может, только в самом начале, но потом нет. И я не знаю, как в полной мере описать, что я чувствую. Наверное, нет слов, чтобы это объяснить, но…

Иногда я по-прежнему чувствую его руку в моей, как он тянет меня сквозь дым и ужас окопов. Иногда я чувствую, как он поднимает меня, словно я ничего не вешу, и разворачивает, как будто в танце. Или как он становится между мной и гранатой, и я по-прежнему не могу дышать. Иногда вспоминаю, как у меня остановилось сердце, когда я увидела, как он лежит на спине и смотрит в небо, точно мертвый. Когда увидела, как он идет по полю, а в это время воет сирена, предупреждающая об эйтралах. Когда мы столкнулись на золотистой траве. Когда его губы прикоснулись к моим.

Я влюбляюсь в него двумя разными путями. Лицом к лицу и словом к слову. Если честно, были моменты, когда я тосковала по Карверу, и моменты, когда тосковала по Роману, а теперь не знаю, как совместить этих двоих. И должна ли я это делать.

Он пытался мне сказать. А я была слишком рассеянна, чтобы сложить два и два. Это моя вина. Это моя уязвленная гордость. Мне нужно просто успокоиться и продолжать жить, с ним или без него.

Я просто в бешенстве сгораю со стыда сбита с толку возмущена боюсь.

Я боюсь, что он причинит мне боль. Боюсь снова потерять любимого человека. Боюсь упустить. Признать, что я чувствую к нему. Тем не менее он доказал преданность мне. Доказывал снова и снова. Он нашел меня в самый темный день моей жизни. Он последовал за мной на войну, на передовую. Он встал между мной и Смертью, принял раны, которые предназначались мне.

Какой-то электрический ток во мне умоляет снять остатки брони и позволить ему увидеть меня такой, какая я есть. Выбрать его. Тем не менее я сижу в одиночестве и печатаю слово за словом, пытаясь разобраться в себе. Смотрю на огонек свечи и могу думать только о том, что…

Я так боюсь. И при этом так хочу быть уязвимой и смелой, когда речь идет о моем собственном сердце.

35

Холм, который чуть не покорил Айрис

Стоя на коленях в огороде, Айрис поливала грядки. За те дни, что она провела на фронте, из земли начали пробиваться зеленые ростки, и при виде их хрупкости сердце девушки смягчалось. Она представляла, как вскоре вернется с войны Киган, и как она обрадуется, увидев, что Марисоль позаботилась засадить огород. Огород был не самым красивым и ухоженным, но он постепенно пробуждался к жизни.

«Я вырастила что-то живое в сезон смерти».

Эти слова эхом отдавались в Айрис, когда она нежно трогала ближайший стебелек. Лейка опустела, но девушка все так же стояла на коленях, и влага с земли просачивалась в штанины комбинезона.

Она устала и чувствовала тяжесть во всем теле. Вчера они закончили хоронить умерших.

– Я так и думала, что найду тебя здесь, – сказала Этти.

Айрис оглянулась через плечо. Подруга стояла на задней террасе, прикрывая рукой глаза от солнца.

– Я нужна Марисоль? – спросила Айрис.

– Вообще-то нет.

Этти замешкалась, пиная камешек носком ботинка.

– Что такое, Этти? Ты меня тревожишь.

– Роман только что вернулся из госпиталя, – ответила Этти, откашлявшись. – Отдыхает в своей комнате.

– А.

Айрис перевела взгляд на грядки, но сердце бешено заколотилось. Прошло два дня с тех пор, как она ходила к нему с письмами. Два дня с тех пор, как видела и говорила с ним. Два дня с тех пор, как они целовались так, словно изголодались друг по другу. Два дня, в течение которых она разбиралась в своих чувствах, пытаясь решить, что же делать.

– Наверное, это хорошая новость.

– Думаю, ты должна к нему сходить, Айрис.

– Зачем?

Надо на что-то отвлечься. Вот сорняк, который нужно выдернуть. Айрис быстро справилась с задачей и внезапно ей страшно захотелось еще чем-нибудь занять руки.

– Не знаю, что между вами произошло, и не буду спрашивать, – сказала Этти. – Знаю лишь, что он не очень хорошо выглядит.

От этих слов Айрис похолодела.

– Не очень хорошо выглядит?

– Я имею в виду… его дух будто сломлен. Ты же знаешь, что говорят о раненых солдатах, дух которых сломлен.

– Китт – корреспондент, – возразила Айрис, но голос ее дрогнул.

Она невольно глянула на окно Романа на втором этаже, вспомнив день, когда он перегнулся через подоконник и бросил ей записку.

Теперь окно было закрыто, шторы задернуты.

Этти молчала. Тишина в конце концов заставила Айрис посмотреть на подругу.

– Так ты к нему сходишь? – спросила Этти. – Я полью вместо тебя.

Не успела Айрис придумать отговорку, как подруга схватила лейку и пошла к колодцу.

Айрис прикусила губу, но встала и отряхнула землю с комбинезона. Руки были грязными, и она остановилась, чтобы вымыть их в тазу для стирки, но со вздохом сдалась. Роман видел ее и гораздо более грязной и растрепанной.

Айрис поднималась по лестнице. В доме царили тишина и полумрак. Дверь его комнаты была закрыта, словно он отгородился от мира, и сердце Айрис забилось быстрее. Она постояла, прислушиваясь к своему дыханию, а потом отругала себя за трусость.

«Я не узнаю, чего хочу, пока не увижу его снова».

Она быстро постучала три раза.

Ответа не последовало. Нахмурившись, Айрис постучала еще, сильнее и настойчивее. Роман не отвечал.

– Китт? – позвала она сквозь дверь. – Китт, пожалуйста, отзовись.

Наконец он безучастно произнес:

– Чего ты хочешь, Уинноу?

– Можно войти?

Мгновение Роман молчал, потом протянул:

– Ну заходи.

Она открыла дверь и вошла. Айрис впервые попала в его комнату, но сразу устремила взгляд на Китта. В тусклом свете он лежал на полу на импровизированном тюфяке. Глаза закрыты, пальцы сплетены на груди. На нем был чистый комбинезон; темные влажные волосы падали на лоб. Айрис ощутила запах мыла от его кожи, необычно бледной. Лицо чисто выбрито, острые скулы ввалились, будто он стал пустым.

И она была права: