с Аллой действительно — того? — с легким сомнением спросил Валентин.

— А по нам незаметно? — я ухмыльнулся. — И действительно, и того. Только дату ещё не выбирали. Но предложение я уже сделал, а Алла согласилась.

— Что ж, поздравляю… тогда тем более — буду настаивать, чтобы взял, — повеселел Валентин. — Но даром не отдам, даже не думай!

***

Вообще-то пятьсот рублей за машину на ходу в это время было почти даром, но об этом я решил Валентину не говорить — ещё обидится и аннулирует сделку. Правда, подарок был, как водится, с подвохом — передо мной в полный рост вставала проблема, где хранить эту ценность. Оставлять во дворе нельзя — к вечеру пацаны свинтят и отломают всё блестящее, а в ночи подтянутся те, кому не лень и фомкой пару раз махнуть, чтобы забрать всё ценное из салона, багажника и из-под капота. Сигнализации тут имелись, с ревунами от речных буксиров — такую Дима Семицветов на свою двадцать первую «Волгу» устанавливал, — но это время и деньги, причем без всяких гарантий. Страховать от угона тоже бессмысленно — без гаража никто не заключит договор, да и с гаражом сто раз подумают. В общем, не было у бабы забот, купила баба порося…

Впрочем, у меня выход был — на первое время я собирался использовать гараж Саныча по назначению, раз уж он оказался в моем распоряжении до самой осени. Правда, пол того гаража сейчас ровным слоем покрывали запчасти мопеда, но я надеялся, что к тому моменту, как «Победа» станет моей, завершу эту эпопею.

А что делать с собранной «Верховиной», я подумаю, когда она снова окажется на двух колесах. Можно было каким-то образом вывести его на родину. У «Победы» имелся задний фаркоп, и если найти рукастых ребят, то за пару пузырей они бы сшаманили что-то вроде перевозки для мопедика. Правда, я сомневался, что этим стоило заморачиваться. Лучше всё-таки сбагрить эту двухколесную роскошь её прежнему хозяину и забыть этот эпизод своей жизни как дурной сон. К тому же теперь у меня было железное обоснование, почему мопед был лишним в моем хозяйстве — думаю, «Победа» убедит любого из обитателей того кооператива, что четыре колеса лучше двух.

***

Мы развернулись после канала, на Свободе, и потом заехали вглубь квартала, к одному из новых корпусов, который прятался за высоким бетонным забором. Ворота нам открыл хмурый дедок охранник, который не задал никаких вопросов, лишь кивнул на моё «здрасте». Мы остановились не у центрального входа, а рядом с неприметной рампой, ведущей вниз, в подвал, к которому и направился Валентин.

Ну и я за ним.

— Сюда, — он открыл дверь на середине этой рампы.

За дверью обнаружился длинный коридор, похожий на любые коридоры в подвалах — с бетонными же некрашеными стенами и пущенной сверху проводкой в открытых коробах. Через десяток шагов Валентин свернул направо, потом — налево… а потом я потерял счет этим поворотам и с тоской подумал, что если упущу своего провожатого, то выбраться отсюда сам не смогу. Коридор всё это время не менялся — такие же неряшливые серые стены и такие же тусклые лампочки-двадцатки. В полном соответствии с лозунгом про экономику, которая должна быть экономной.

Мы добрались до какого-то тупика; по моим представлениям, этот тупик находился либо под Кремлем, либо под Красногорском — шли мы чуть ли не дольше, чем ехали, со всеми разворотами и стояниями на светофорах. Тут было четыре двери — две слева и две справа, двери были обиты металлом, и на каждой из них имелось что-то вроде заслонки.

— Пришли, — констатировал Валентин.

— И что тут?

— Посмотри сам, — Валентин отодвинул заслонку на одной из дверей.

Я повиновался.

За дверью скрывалась самая настоящая камера, очень похожая на ту, в которой я неделю назад коротал выходные. Нары, привинченный к полу столик с парой пустых тарелок. Ну и непременный запах от параши. В этой камере не хватало только обитателя. Я заставил себя вспомнить, что над нами находятся пять этажей самой настоящей больницы, в которой многочисленные врачи ведут прием самых обычных граждан.

Я живо представил, что он прямо сейчас достанет свой табельный «маузер» и, нервно поводя стволом, прикажет мне войти в одну из этих камер. А там его подручные закуют меня в железную маску и оставят в качестве загадки для будущих поколений советских людей. Возможно, про неизвестного узника даже снимут фильм, в котором напарника главного героя сыграет большой губастый негр. [1]

Правда, обычно человеку, которого собираются пожизненно посадить в мрачную камеру с железной дверью, не предлагают купить машину. Впрочем, советское КГБ было способно на любые зверства.

Пару секунд я приходил в себя — увиденное меня сильно впечатлило. Потом задвинул заслонку и повернулся к Валентину.

— Это что? — хрипло спросил я.

— А на что это похоже? — ухмыльнулся тот.

— На тюрьму… строгого режима.

— Значит, это она и есть.

— Но… — я указал пальцем вверх.

— А что там происходит, нас не касается. А их не касается то, что происходит тут, — ответил Валентин на мой невысказанный вопрос. — Нравится?

— Так это… для меня?

Он рассмеялся.

— Нет, ну что ты, — он похлопал меня по плечу. — Слишком жирно было бы для тебя городить такое. Иногда требуется… ситуации разные бывают. За остальными дверями, кстати, такие же камеры. Как думаешь, подойдут они для тех двух деятелей?

Он явно имел в виду Лёху и Михаила, поэтому я не стал уточнять.

— По закону, я так понял, оказалось сложно? — спросил я, и он кивнул: — Ваши ребята всё делали очень старательно…

— Не всё получается так, как мы хотим, — философски заметил он. — Ну что думаешь? Сам же просил их в суровые условия поместить… Только те камеры были заняты, вот и пришлось задействовать запасной вариант. Или ты уже отказываешься от того своего предложения?

Я обдумал это.

— Нет… Вернее, да — отказываюсь. Проще всё же дать мне с ними разобраться. Хотя, наверное, это более жестокий вариант, с членовредительством. Я на полумерах не остановлюсь.

— Поэтому и не разрешаю, — ответил Валентин. — Стране не нужны инвалиды.

— Ублюдки ей тоже особо без надобности, — пробормотал я. — С ними только два варианта сработают — по закону государства или по уличному. По закону… они, наверное, в отказ ушли?

Валентин кивнул.

— Да, там явно адвокаты уже поработали. Ничего, мол, не делали, сидели по домам, крестиком вышивали. Доказать обратное, конечно, можно — кто-то из домашних обязательно проколется на мелочах, они не могут обговорить все детали. Но —