Хлеб в булочную по утрам привозили еще теплым: карош, светло-коричневый, круглый, из муки грубого помола и овальные продолговатые буханки кисло-сладкого с плотной мякотью и черной полированной корочкой.

Белый блеск творога, который нарезали специальной лопаточкой. Сливки, такие густые, что в них стояла ложка, но не ярко-белые, а оттенка слоновой кости.

Чернику, росшую в изобилии в дачных лесах, собирали сами. Можно было собирать и клубнику. В ту пору некоторые станции в Юрмале, например Мел лужи, Пумпури, Асари, еще славились клубничными огородами. Договорившись предварительно с хозяйкой, приходили собирать ягоды. Хозяйка потом взвешивала корзинку. Сколько попало прямо в рот, как-то не учитывалось.

Лисички продавались на литры — их отмеривали высокими жестяными кружкам. Я любила чистить эти ароматные желтые грибки, в которых никогда не водятся черви. Оставалось только поскоблить основание ножки и снять со шляпки ниточки мха.

Вещи-одежда

Слово сатин происходит от французского satin. Как объясняет Larousse, это шелковая, шерстяная, хлопковая или синтетическая ткань с гладкой и блестящей поверхностью.

Когда теперь в гламурных журналах и светской хронике ничто-же сумняшеся упоминают вечерние платья из сатина, не удосуживаясь перевести, я всякий раз по привычке недоумеваю, почему очередную звезду нарядили в жуткую черную ткань, одновременно твердую и мнучую, с лоснящейся поверхностью. Мода, понятно, капризна, Мало ли что придет в голову дизайнерам. Может, такой винтаж. Потому что для меня сатин вовсе не атлас, который, конечно, имеется в виду, а именно эта очень дешевая бумажная ткань, одна из примет убогого нашего существования. Тоже, между прочим, символ эпохи — сталинский стиль.

Из черного сатина шили физкультурную школьную форму: либо длинные шаровары, либо, по усмотрению преподавателя, короткие, схваченные по бедру тугой резинкой и топорщащиеся буфами — по моде XVI века при королевских дворах Европы. Кроме того, сатин использовался в целях бюрократических — из него изготавливали нарукавники, чтобы не протирались локти у многопишущих служащих. Посмотрите любой фильм той эпохи, где мельком фигурирует счетовод — он непременно почтенного возраста, с намеком на старорежимность, с усами щеточкой и в рубашке с сатиновыми нарукавниками. В школе они тоже рекомендовались, и некоторые одноклассницы их носили, но обязательной частью формы не были.

Огромным почетом пользовалась всегда дефицитная марля. Сейчас она существует в виде бинтов, а тогда ее продавали на метры, как ткань. Из нее делали подгузники для младенцев, крахмальные занавески на окна, шили костюмы Снежинок, всяких Метелиц и Снегурочек для школьных елок. Была марля также незаменимым материалом для художественной самодеятельности — в нее обряжали всех женских персонажей в «Горе от ума» или «Евгении Онегине», получались пышные юбки в несколько слоев.

Поскольку нищета была страшная, ничего не достать, одежду перекраивали, перелицовывали и перекрашивали. Для этой цели в хозяйственных магазинах продавались пакетики с красителями. Многие советские умелицы, не прибегая к услугам красильщиков, которые работали в химчистках, растворяли порошочки в воде и варили свои блузки и платья прямо на кухне.

К этому торжеству химии относились и химические карандаши. Прежде, чем что-нибудь написать, их долго мусолили во рту. Особенно они употреблялись по большим советским праздникам, на 7 ноября и 1 Мая, когда «давали» в домоуправлении муку, по два килограмма на члена семьи, и особую драгоценность — дрожжи. Как члена семьи брали и меня и писали, хорошенько послюнив грифель, голубой номер очереди на моей ладошке.

* * *

Сейчас шьют у портных-кутюрье немногие, это высший шик. А тогда «ателье индивидуального пошива» были очень распространены. Носить страшную «москвошвеевскую» одежду могли только самые непритязательные люди, но даже и они хоть раз в жизни шили себе в ателье зимнее пальто или выходное платье. Ателье эти были далеко не haute couture, вещи часто портили — получались перекошенные уродцы с криво вшитыми рукавами — как такое носить? Поэтому многие дамы, чтобы застраховаться от всех этих бед, учились шить. Среди наших знакомых многие шили превосходно, обшивали и себя, и всю семью.

Очень ценились портные из Риги и Львова — городов, недавно присоединенных к СССР, где еще не забыли умение хорошо одеваться и выглядеть элегантно. К ним даже специально ездили.

В Риге, например, славился портной Петер Планс. Папа заказывал у него костюмы и брал меня с мамой на примерки. Маму — в качестве переводчика: Плане не говорил по-русски. А меня — за компанию. Этот Планс, высокий, плотный, солидный на вид, был всегда слегка навеселе и к чему-то прислушивался, оглядывался украдкой. Еще бы, ведь он занимался делом запрещенным, частным, подпольным, как и прочие местные Сен-Лораны. А великий портной Бирнбаум вообще не нуждался в примерках. Один раз сняв мерку с клиента, он высылал в Москву готовый костюм, который сидел безукоризненно. Кроме костюмов, он шил фраки для певцов и дирижеров.

С обувью обстояло еще хуже, чем с одеждой. Сапожному ремеслу никто из наших знакомых дам так и не научился. Магазинная советская обувь была не только уродлива, но и страшно неудобна. Когда появилась первая чехословацкая, фирмы «Цебо», все на нее набросились, выстаивая длинные очереди, но она оказалась нисколько не лучше — также натирала ноги в кровь, тяжелая, негнучая.

В Риге работал и сапожник-умелец Вассерман, шивший обувь на заказ. Тоже, естественно, подпольный, боявшийся попасть в тюрьму за то, что частник — такова ирония судьбы для человека, чудом спасшегося из Рижского гетто: ему удалось бежать, а потом его прятали его друзья-латыши. Я помню Вассермана вечно согнувшимся над ящиком, на который клиентки ставили ногу. Поэтому — он без лица, только лысина и вокруг нее волосы мелким бесом. Сшил мне Вассерман короткие красные сапожки на меху. Носила я их долго, несколько зим, до полного износа.

Детская одежда делалась на вырост. Пальто — до земли, рукава — длиннее кисти. В какой-то момент ребенок сравнивался со своей одеждой, она ему становилась впору. А дальше шел процесс обратный — ребенок из нее вырастал. Пальтишко делалось кургузым, выше колен, а рукава — до локтя.

В подвале дома, где Литинститут, помещалось ателье Литфонда. Там шили костюмы, пальто и платья для писателей и их жен. Кроме того, специальная мастерица поднимала петли на чулках. Тогда только появились первые капроновые. Их продавали из-под полы айсоры — чистильщики обуви в своих будочках. Бог знает, откуда они эти чулки доставали. Капроновые чулки берегли, естественно, как зеницу ока.

В писательском ателье священнодействовал Михаил Осипович Будрайтис. За глаза его звали Михаил Ошиповец — из-за