только тогда, когда брались с большой энергией и охотой за дело своего обновления. Эта остановка кажется мне даже опасной. Опасна она потому, что в свойстве нашего русского характера есть известного рода наклонность к промедлению. Я согласен с членом Думы Марковым, что мы пришли сюда не для красноречивых фраз. Никаких пышных фраз я произносить и не желаю, но в данную минуту мне припоминаются слова, сказанные создателем русского флота, всё тем же Петром Великим, при котором впервые застучал топор русского строителя на русских верфях. Эти слова нам нужно надолго запомнить. Вот они: “Промедление времени — смерти возвратной подобно”.

А.В. Колчак сказал о Столыпине:

— Он спасёт русский флот. Только в него можно верить.

Но споры вокруг строительства флота продолжались. Полемика велась активная: нужен ли нам эскадренный флот или нужна береговая оборона? Все в неё были втянуты — Дума, Совет, правительство, общественность и, конечно, пресса. Та была самой активной.

Государь, отдадим ему должное, придавал особое значение флоту, обращая внимание даже на мелочи. Когда морским министром был Воеводский, царь не раз сокрушался:

— К сожалению, он не может говорить с членами Думы, переубедить их, чтобы они встали на нашу позицию.

— Считаете, ваше величество, в таком случае, что нужен другой министр, который мог бы найти общий язык с депутатами? — спросил Столыпин однажды.

— Я знаю одного такого адмирала, который смог бы с ними договориться и воссоздать русский флот, — ответил Николай II. — Но общественное мнение слишком возбуждено против него, хотя он не виноват в неудачах нашей последней несчастной войны.

Столыпин понял, о ком идёт речь — об адмирале Алексееве. Но возвращение адмирала было невозможно при любых условиях.

Вскоре выяснилось, что не только Пётр Аркадьевич был решительным человеком. Был такой и в морском министерстве — товарищ министра адмирал Григорович. По собственной инициативе начал он постройку четырёх дредноутов — вы, мол, спорьте, а я займусь делом.

Когда Столыпину доложили о “самовольстве” Григоровича, он винить его не стал. Сделал — значит, сделал. Теперь лишь предстояло узаконить постройку броненосцев, выделить на их строительство кредит.

И кредит он пробил.

Возвращение Распутина

Отсидевшись некоторое время в своём родном селе, Распутин вернулся в столицу. Рассчитал он верно — недоброжелатели успокоились, а друзья и поклонники встретили его с распростёртыми объятиями. В Санкт-Петербурге Григорий вернулся к прежним занятиям — принимал больных и якобы исцелял их. По-прежнему играл роль “старца”, который помогает другим: даёт советы, пророчествует, за своих недужных говорит с Богом, прося снисхождения.

Как ни противился Столыпин, как ни противились враги лже-старца, последний стал бывать во дворце. Никто не ожидал, что он станет там желанным гостем.

Обычно Григорий Ефимович приходил за час до обеда взрослых, когда наследник Алексей играл на коврах в своей голубой пижаме, прежде чем лечь в постель. Он садился возле мальчика и рассказывал ему о своих приключениях и путешествиях, иногда рассказывал и русские сказки. Бывало, и девочки, и сама императрица прислушивались к его историям.

Николай и Александра с интересом беседовали с Распутиным. Для царя он был простым русским мужиком. Однажды Николай II сказал о Распутине офицеру охраны:

— Он просто добрый, религиозный, прямодушный русский человек. Когда тревоги или сомнения одолевают меня, я люблю поговорить с ним и неизменно чувствую себя потом спокойно.

Для царицы появление сибирского старца имело большее значение. Она считала, что он — посланник Божий, явившийся к её сыну, к ней, к её мужу, к России. Он облегчал страдания мальчика, и это было самым главным доказательством его божественной миссии. Никто не мог очернить в её глазах святого человека.

Помогал ли Распутин мальчику в критические минуты или это было совпадение — неизвестно. Но хорошо известно, что вера всегда придаёт силы и убеждённость, вселяя надежду даже в самых тяжёлых ситуациях.

Успех в Царском Селе обеспечил Распутину успех и в обществе. Теперь он ходил не в холщовой рубашке, как прежде, а только в шёлковых блузах голубого, красного и сиреневого цветов, носил чёрные бархатные штаны и мягкие сафьяновые сапоги. Да и пояс заменил. Вместо кожаного ремня появились разноцветные шнурки с большими кистями. На нём всегда был золотой крест — подарок государыни.

Вся информация о Распутине стекалась к Герасимову. Тот злился и, не скрывая своего возмущения, доводил её до сведения министра.

— Видно, от этого старца нам никогда не избавиться, — вздохнул Столыпин.

Но сам от мысли избавиться от Гришки Пётр Аркадьевич не отказывался, лишь ждал удобного момента, чтобы закрыть проходимцу двери во дворец. Конечно, стоило бы поговорить об этом с государыней, но такую мысль он отбрасывал прочь, ибо о характере Александры Фёдоровны имел своё представление, своё сложившееся мнение. Он считал, что с ней говорить трудно. Если она увлекалась какой-то идеей, то переубедить её, доказать, что идея пагубна или порочна, было невозможно.

Как-то Александра Фёдоровна пригласила Столыпина к себе для важного разговора. Когда он явился, она выразила своё желание о немедленном создании сети детских приютов особого типа. Столыпин заметил, что такую работу нельзя осуществить моментально — потребуется какое-то время для организации подобных приютов. Услышав это, императрица разволновалась, да так, что со слезами стала повторять по-немецки:

— Но поймите меня, несчастные дети не могут ждать, это должно произойти немедленно!

Она сделала ударение на последнем слове, которое произнесла несколько раз.

Столыпин ответил ей тоже на немецком:

— Сделаю всё возможное, чтобы выполнить ваше желание, ваше величество.

Он-то знал, что в действиях государыни было много напускного и картинного. Она, как актриса, играла на публику. Между нею и сестрою — великой княгиней Елизаветой Фёдоровной, бывшей замужем за великим князем Сергеем Александровичем, братом императора Александра III, — была большая разница.

Елизавета Фёдоровна не мыслила глобально, как её сестра, а последовательно выполняла конкретные дела. Пристроив брошенного ребёнка в приют, не забывала о нём, следила за его успехами и продолжала заботиться в дальнейшем.

Однажды Елизавета Фёдоровна сказала Столыпину о своей сестре:

— Её трудно в чём-то убедить. Такой она человек.

Так она ответила на просьбу повлиять на сестру и открыть ей глаза на истинную сущность старца.

Столыпин был убеждён, что Распутин поддельный старец. Настоящие старцы, считал он, отвергают мирские соблазны, а этот живёт в своё удовольствие. И мысли его нечестивы, и ведёт себя он недостойно, умело надев на себя личину святого. Да и возрастом молод, никак в старцы не годится. Изображает