Шрифт:
Закладка:
Она пробежала взглядом местную полосу, почти целиком посвященную интервью с миссионером. Это интервью она не собиралась читать ни сейчас, ни позже. Рядом в рамке было помещено приветствие какого-то фабриканта, отдыхавшего в Вест-Индии. А третий заголовок гласил:
77-ЛЕТНЯЯ ЖЕРТВА ОГРАБЛЕНИЯ
Во вторник у подъезда на Паркгатан у 77‑летней женщины вырвали сумочку. В сумочке, кроме ключей, находились очки и кошелек со 135 кронами. Грабитель — молодой человек лет 18—20, с темными до плеч волосами, в синей куртке.
Разносчица покачала головой. Следовало бы чаще писать о подобных вещах. Надо, чтобы у людей раскрылись глаза. Чтобы они знали, что творится в городе.
Затем она сунула газету в почтовый ящик, спустилась вниз, подошла к велосипеду, взяла новую пачку и направилась в следующий подъезд. Пачка была пухлая. Лишь немногие жильцы перевели подписку на летние адреса.
Прошло какое-то время. Велосипед все так же стоял возле дома, а на багажнике лежала кипа газет.
В то утро многие подписчики злились, не найдя в ящике утренних газет. И ругали разносчицу. Настроение у всех было испорчено.
А разносчица никогда больше не будет по утрам разносить газеты. Никогда.
4
Химмельсхольм — обыкновенный провинциальный шведский городок. Проживает в нем примерно двадцать пять тысяч человек. Многие тут и родились.
Нюхем. Так называется один из районов на окраине города. Это современный жилой район с высокими зданиями и асфальтированными дворами, с домовой кухней, газетным киоском, кондитерской, кооперативным продовольственным магазином, отделением банка, химчисткой, дамской парикмахерской и пивным баром. Ни одного дома ниже восьми этажей, ни одного — выше двенадцати. Все дома желтые, с ярко-голубыми балконами. Все дворы асфальтированы. Но посредине каждого двора пятачок, засеянный травой, да несколько березок за оградой.
Газончики утыканы довольно внушительными красными табличками с белой надписью: «Ходить по газонам воспрещается». Песочницы обнесены бетонным бортиком с острыми ребрами. Земля под качелями забетонирована. Под горками тоже. Вдоль домов растут кусты бирючины, образующие живую изгородь, и ядовитые черные ягоды сверкают, как фурункулы. Под бирючиной насажены розы, об их усеянные шипами стебли дети царапают голые ноги. Впрочем, чтобы уберечь цветы от детей, поставили низенькую загородку.
А когда-то здесь был девственный лес. Дети играли на полянке, лазали по деревьям и строили шалаши, прятали клады в дупле и гоняли мяч среди деревьев и на выгоне.
Мало сохранилось травы и за пределами жилого массива. Посреди поляны футбольное поле. Оно огорожено высокой проволочной сеткой. Ворота сделаны из металлической трубки, а покрытие игрового поля — из щебня и гравия. Когда жарко и сухо, как, например, этим летом, ребята, гоняя мяч, поднимают страшную пыль. А сколько ободранных и разбитых локтей и коленок!
Возник Нюхем с легкой руки акционерного общества домовладельцев Химмельсхольма. Комната с кухонной нишей стоит здесь четыреста девяносто крон в месяц, две комнаты с кухней — семьсот десять, трехкомнатная квартира — восемьсот пятнадцать, а четырехкомнатная — девятьсот девяносто пять.
Примерно 67 процентов обитателей Нюхема получают пособие на квартплату.
5
Ханс Линдстрём был пятьдесят третьим подписчиком «Дагбладет», позвонившим в редакцию и выразившим недоумение по поводу того, что утренний выпуск не пришел.
— Что могло случиться с Эльсой Асп? — удивлялась Моника Хюбертссон в канцелярии редакции. — Похоже, ни один подписчик в Нюхеме не получил сегодня газеты.
— Странно, — откликнулась Бритт Дамшё, чей стол стоял рядом со столом Моники. — Она же такая добросовестная.
— Позвоню-ка я ей домой, — решила Моника. — Может, больна? Но ведь она никогда не болеет.
Дома у Аспов никто не отозвался. А сорок пять минут спустя женщинам из «Дагбладет» удалось найти другую разносчицу, которая обещала сделать лишний круг и обеспечить жителей Нюхема утренними газетами.
Почтальоншу звали Рут Форсман. Без десяти десять она позвонила в редакцию.
— «Дагбладет», канцелярия, — отозвалась Моника Хюбертссон.
— Привет, это Рут. Странная какая-то история. Эльсин велосипед стоит во дворе, газеты на багажнике. Их так много, что она, наверное, разнесла совсем чуть-чуть.
— Значит, велосипед там?
— Ну да. И газет полно. Я звоню из автомата...
— А где же Эльса?
— Понятия не имею. Поблизости ее не видно. Но где-то же она должна быть. Хотя где, не представляю.
— Очень странно... Так ты говоришь, велосипед там?
— Ну да... Вот то-то и чудно́. А что мне теперь делать?
— Что делать? Как это «что делать»?
— Ну...
— Разносить газеты, конечно.
— Понятно. Только велосипед-то ее стоит, и газет полно... Куда их девать?
— Я поговорю со Стюре. Ты разноси газеты, а Стюре займется этим делом.
Моника положила трубку. Лицо у нее было сплошной вопросительный знак.
— Что там такое? — спросила Бритт.
— Это Рут. Она звонила из автомата. Какая-то чертовщина... В общем, велосипед Эльсы стоит посреди двора с кипой газет, которые она должна была разнести. Я ничего не понимаю...
— Поговори-ка со Стюре.
— Да, конечно...
Бритт — дама полных сорока лет, густо накрашенная, со взбитыми волосами и довольно пухленькая. Монике двадцать три, она блондинка, высокая и гибкая. На ней красная юбка и белая блузка, сквозь блузку просвечивает черный лифчик. От нее так и веет утренней свежестью, и походка у нее очень изящная.
Бритт смотрела ей вслед, пока она не скрылась в кабинете Стюре.
Снова зазвонил телефон. Бритт сняла трубку и выяснила, что Джон Болиндер тоже не получил газету. И очень сердится.
Ростом Стюре Магнуссон не вышел: метр шестьдесят, не больше. Это был мужчина лет сорока пяти, довольно полный и лысоватый, в джинсах и клетчатой рубахе. Сдвинув очки на лоб, он курил сигару. Жара действовала ему на нервы.
— Когда ты научишься стучать? — приветствовал он Монику.
— Какая-то чертовщина с Эльсой Асп, — сказала Моника.
— Какой еще Эльсой?
— Эльсой Асп.
