когда он широко развернул свою провокаторскую роль и вошел в самую гущу работы революционеров, она видала его урывками, во время его кратких приездов за границу. Она жила очень скромно, да и вообще была в материальном отношении нетребовательна. Двое детей их воспитывались у швейцарки в деревне, подле Лозанны, где и Любовь Григорьевна проводила много времени. Она могла только видеть огромное доверие и внимание к Азефу со стороны таких людей, как Мих. Р. Гоц, Чернов и другие, — тех людей, жизнь которых протекала у нее на виду и в которых она верила так же безгранично, как в мужа. Она жила в постоянной тревоге за его судьбу, — ведь его роль «революционера», шефа Б.О., была ей известна. Я помню, как она, говоря о своем беспокойстве за судьбу «Ив. Николаевича», сказала однажды:

— Иван, ведь, живет с веревкой на шее.

И собственно так, как она, относились и мы все остальные. Мы тоже знали и видели одну только сторону его жизни, его нравственной физиономии. Мы не могли бы даже представить себе, что у него есть еще другая, диаметрально противоположная — и такая зловещая и ужасная — жизнь. Такое совмещение показалось бы нам просто немыслимым. Потому и все, что делал Азеф у нас на глазах, и как он себя держал, мы истолковывали под углом только этих обычных для нас представлений.

За лето 1906 г. у меня осталось в этом отношении особо яркое впечатление от одного из визитов «Ивана Николаевича». В августе, в день взрыва дачи Столыпина на Аптекарском острове, неожиданно к вечеру к нам приехал «Иван Николаевич». Он был очень взволнован, таким я еще не видела его. Не только взволнован, но подавлен и растерян. Сидел молча, не переставал курить, нервно перелистывал ж.-д. указатель. Хотел ночевать, но потом вдруг раздумал и ушел на станцию.

Его волнение мы приписывали, по своей тогдашней наивности, самым лучшим побуждениям, но дело объяснялось, как. оказалось впоследствии, гораздо проще. Так же просто объяснились позже и все наши неудачи и странности в деле Дубасова, о которых я говорила в предыдущей главе.

В годы 1902 по 1905, как мы теперь знаем из истории предательства Азефа, он искусно вел свою двойную игру, далеко не раскрывая всех своих карт перед охранкой. Департамент полиции не знал еще тогда его истинной роли среди революционеров. Об этом можно судить хотя бы по письмам Азефа к Ратаеву, начальнику особого отдела департамента полиции, в распоряжении которого находился Азеф как раз эти годы, а также по письму и донесению Ратаева к Зуеву.[132]

Может быть, такая игра Азефа с охранкой и революционерами продолжалась бы долго, если бы в марте 1906 года в Петербурге Азефа не арестовал генерал Герасимов[133] (начальник охран, отделения). Об этом аресте подробно рассказывает Н. С. Тютчев в «Заметках о воспоминаниях Савинкова». О нем говорил и сам Герасимов на процессе Лопухина,[134] а также в своих показаниях в 1917 году перед чрезвычайной следственной комиссией временного правительства.[135]

По словам Тютчева, при аресте Азефу был поставлен Герасимовым ультиматум: «служить только охранке или… веревка». Само собой разумеется, он предпочел первое.

Чтобы замаскировать перед революционерами свое трехдневное пребывание в охранке, Азеф тогда же рассказывал нам, как его проследили и как он принужден был скрываться в течение нескольких дней от шпионов.

Немного спустя Азеф распространял среди нас рассказ еще о другом аналогичном случае: его задержали, по его словам, в Москве, в день покушения на Дубасова, когда он, желая немедленно же узнать о результатах, сидел в кафе на Тверской, недалеко от дома генерал-губернатора. «Но так как у меня, — объяснял он, — был великолепный паспорт, то меня немедленно освободили».

Теперь для нас несомненно, что именно с момента своего ареста Герасимовым Азеф старается всякими способами расстроить им же самим подготовлявшиеся покушения.

При этом он старался действовать так, чтобы не доводить организацию до больших провалов, которые могли бы пошатнуть доверие к нему. Азеф прбявлял в этом отношении огромное искусство и находчивость; иногда, чтобы прикрыть себя, добивался безнаказанности тех из нас, кто случайно попадал в руки полиции. Так и было, например, с Моисеенко, так же порой случалось и впоследствии. Отсутствие бомбы у боевика, стоявшего у Боровицких ворот, и неожиданный проезд через них Дубасова тоже, конечно, были устроены благодаря его двойной игре. Дубасова, правда, он едва не погубил, — спасла Дубасова случайность, — но если б даже Дубасов погиб, Азеф мог отговориться тем, что это произошло в Москве, не подведомственной Герасимову.

Не то было в Петербурге. Несмотря на тщательно организованную по плану Азефа слежку за Дурново, боевикам не удалось установить его выездов. Все это повторилось в еще более удручающем виде при организации покушения на Столыпина (конец лета и осень 1906 года).

Глава 5

Уход Азефа из боевой организации

В сентябре мы перебрались с дачи в Выборг. На новом месте «Иван Николаевич» неоднократно появлялся у нас (по дороге из Гельсингфорса в Петербург и обратно). В Выборге за мной началась усиленная слежка. Как-то я вздумала поехать в Петербург по чисто хозяйственным делам; в дороге заметила сыщиков, и весь день в Петербурге они меня не покидали. Преследовали настолько неотступно, что даже бросалось в глаза совершенно посторонним людям. Помню, как при переходе через Гороховую по Садовой, — в то время Гороховая была одной из наиболее оживленных улиц, — я выжидала момент, чтобы перебежать на другую сторону, и какой-то мужчина, проходя мимо, быстро сказал мне:

— За вами двое следят, остановились позади у витрины.

Я была убеждена в неизбежности ареста, но возвратилась домой благополучно, хотя и в сопровождении своих «личардов».

Несмотря на такую слежку, «Иван Николаевич» бывал у нас и даже послал меня на Иматру, где в это время находились два запасных техника: его брат Владимир и жена Зильберберга («Ирина»). Я должна была там остаться, чтобы продолжать свое техническое усовершенствование. Первая моя попытка уехать на Иматру не удалась: за мной неотступно следовали какие-то тени. О своей неудаче я сообщила «Ивану Николаевичу».

— Надо попытаться еще раз, — спокойно ответил он. Попытаться можно было, но я решила при малейшем сомнении дорогой вернуться обратно.

Усилив предосторожности, пробравшись ж.-д. путями с другой стороны в вагон, я уехала на этот раз благополучно.

На Иматре финн-активист[136] по фамилии Синериус, хозяин небольшой гостиницы «Отель туристов», находившейся совсем близко от вокзала, предоставлял боевой организации в полное распоряжение все свое учреждение. Там хранился динамит, а в одном