— Предложим сдаться: сложивших оружие до боя я никогда не казню сразу. Предаю суду. Они откажутся, конечно… Но я должен предложить.

— Благородно и милосердно, барон. Достойно истинного рыцаря и доброго слуги Творца Небесного.

— Если сдадутся, то сир Робин жив. — рассудил сир Киаран Фиршилдский.

Клемент Гаскойн скривился. Если честно, да: то была одна из причин, по которым он не собирался просто скомандовать атаку. Гвендлы могли не узнать Робина, но точно поняли бы, что это знатный человек. Ещё вчера убив такого, сложно рассчитывать на милосердие суда: зачем тогда сдаваться? В противном случае Даглус мог решить сохранить жизни хотя бы части своих людей.

Судил барон справедливо, враги это знали. Казнил только отъявленных, и то не всегда. Ведь иной раз приходилось выкупать своих вассалов, и на такой случай хорошо иметь в темнице уважаемого среди язычников человека. А иные пленные и вовсе крестились, начиная новую жизнь в Вудленде. Барон прекрасно понимал разницу между глупым голодным мальчишкой, впервые пошедшим в набег от безысходности, и отъявленным головорезом.

Лорд Клемент снял шлем: немногим менее дорогой, чем у паладинов, но старомодный.

— К моему слову даже язычники прислушиваются. Сир Киаран, милорд Лорин: едете со мной. И мои сквайры. Паладин Викентий, вы желаете участвовать в переговорах?

— Разумеется.

Оставив шлемы подвешенными на ремнях, без копий, всадники выехали в сторону гвендлов. Там могло быть достаточно лучников, но тучу стрел им не выпустить. А уж если какая-нибудь шальная угодит в чьё-то лицо — такова судьба… Риск невелик. Однако Клемент приказал остановиться довольно рано. Вполне достаточно того, что язычники могут разглядеть барона — убедятся, что парламентёр действительно говорит от его имени.

Говорить поехал сир Киаран. Могло сыграть на руку то, что по крови рыцарь из Фиршилда сам был гвендлом. Хотя могло выйти и наоборот.

Стена щитов разомкнулась. Навстречу всаднику вышел один человек — наверняка сам Даглус. На солнце, неожиданно выглянувшем из-за низко стелющихся облаков, блестела хорошая кольчуга. Меховая накидка, вполне уместная для ночующего в лесу столь холодным летом, порядочно истрепалась — но явно была знаком статуса среди гвендлов.

Даглус вовсе не был таким жутким великаном, как в ходящих по Вудленду байках. Для гвендла он даже оказался мелковат — но было нечто иное, притягивающее внимание. Голову предводителя набега покрывал покрывал трофейный шлем, причём приметный: барбют с очень узкой прорезью и необычным гребнем. Когда-то многие балеарские рыцари носили такие, но в Стирлинге — ох какая редкость.

Барон видел в Вудленде ровно четыре таких шлема. Два из них, будучи ценными трофеями Великой войны, никогда не покидали замков — один как раз хранился в Фиршилде. Два других, один почти копия другого — принадлежали людям, пропавшим без вести в этом году.

Нельзя было не заметить, как нахмурился паладин Викентий. Тем временем голос сира Киарана разнёсся по полю, преодолевая качающий травы ветер.

— Я сир Киаран Фиршилдский! Говорю от имени присутствующего здесь Клемента Гаскойна, лорда Вудленда, Дозорного восточных пределов Стирлинга! Барон не желает боя и предлагает свою милость. Назовись, покажи лицо, и мы будем говорить!

Руки гвендла были свободны, щит висел за спиной, но шлема он не снял.

— Моё лицо почти как твоё, Отступившийся: оно от древней крови Орфхлэйта. Сниму шлем перед бароном, а предателю своего народа могу показать только хер. Желаешь?

— Повторяю: назовись!

— Раз сам барон прискакал с паладинами и мальчиком-лордом — то верняк вы знаете, кто я такой.

— Даю последний шанс назваться, чтобы я знал, кому излагаю условия барона!

Наверняка предводитель гвендлов понял: Киаран действительно не продолжит, не услышав его имени. А переговоров гвендл всё-таки желал. Поэтому заговорил, хотя лицо так и осталось под шлемом.

— Меня зовут Даглус Гэнн. Я арнвейд своего клана, если тебе, Отступившийся, этот титул о чём-то говорит. Что ещё нужно, дабы я поговорил с бароном? Может, хочешь знать моё прозвище? Его дала твоя мать!

Барону этот титул говорил многое. Арнвейдами именовали себя лучшие воины лесных кланов: отличившиеся и храбростью, и умелым командованием. Титул не передавался по наследству и не давал власти сам по себе. В какой-то мере его можно было сравнить с рыцарством.

Дерзость гвендла снова не возымела никакого действия на Киарана.

— Барон Гаскойн, повинуясь принципам рыцарского благородства и великой жалости сердца, предлагает вам сложить оружие! Честью своего рода барон клянётся совершить справедливый суд над каждым и проявить возможное милосердие. А если кто-то будет осуждён на казнь, то он получит быструю и достойную смерть от меча. Если же вы откажетесь сложить оружие, то будете перебиты, а пленённые позавидуют мёртвым!

Барона очень интересовала реакция Даглуса, но также он заметил, насколько напрягся Викентий. Паладин приподнялся в стременах и весь вытянулся, разглядывая гвендла.

— У меня другое предложение для барона. Я знаю, как доконал вас, Пришлые. Знаю, как вы хотите со мной расправиться. А ещё знаю, что слово барона и правда кое-чего стоит: я ведь сам жил среди вас. Я готов сдаться. Берите меня, судите, приговаривайте к чему угодно — и не надо сулить милосердия. Никакой смерти я не боюсь. В обмен желаю лишь одного: дайте уйти всем моим людям.

Теперь барон и сам привстал в седле. Контрпредложений он не ожидал. Даглус продолжил:

— Пусть барон даст слово, что никто не помешает моим людям дойти до Орфхлэйта. По пути они не станут чинить никакого разбоя. Пусть он поклянётся пред всеми лордами да рыцарями на этом поле — и получите меня живым. Иначе обойдётесь трупом, потому что в плен вам меня не взять!

Как ни странно, но тут барону было о чём задуматься. Шанс взять Даглуса живым действительно так себе, а суд над ним для Вудленда стал бы большим событием. Такое поможет успокоить народ после набега: куда лучше, чем просто голова, вывешенная на стене Фиршилда. Правда, о судьбе Робина подобный уговор не давал никаких намёков…

Согласиться? Ну, сколько пленных удастся взять после боя, в котором гвендлы станут сражаться до последнего… Может быть, двоих-троих, пятерых при большой удаче — не больше. Изначально на это барон и рассчитывал: убить людей, посмевших лить кровь в самом сердце его владений, если повезёт — предать кого-нибудь суду при большом стечении народа. Однако возможность гарантированно взять живым лишь одного гвендла, зато настолько одиозного…

А если Робин и правда погиб? Тогда смерть в бою — слишком хороший финал для виновного в ней