— Сам?.. — засомневался отец. — Не помню, чтоб плотничал.

— А война? На что же была война-то?.. — обиделся Макарий. — Всему обучила.

Отец покачал головой, медленно пошел по коридору, покусывая покалеченный на войне палец.

Чуть свет Макарий был уже на ногах. С неделю, взяв в помощники ордена и медали и нацепив их на новый, защитного цвета китель, который надевал по праздникам, выпрашивал в колхозе стройматериалы. Кое-что дали, да мало. Особенно половой рейки… Но не беда. Энергичен Макарий, носится по школьному коридору, скрипя протезом: «А ну, пацаны, шевелись! Заместо реек будем сбивать пол из доски…» Мы глядим на Макария и не узнаем его: куда только подевались медлительность и вялость?.. И глаза не те… веселые глаза… Помню, идет по коридору, но вдруг остановится, стукнет протезом об пол: «Во… тут скрипит, чуете?..» Не мешкая, подбегаем, ставим на половицы крест. Особенно много крестов было наставлено подле директорского кабинета: пол там чуть ли не насквозь прогнил. И Макарий старается едва ли не полностью поменять тут половую рейку. Директор, говорит, мужчина представительный, как бы не провалился…

Нас пятеро помощников у Макария, и все мы из шестого «б». Есть в школе ребята и постарше, но Макарий выбрал нас. И, кажется, не без умысла. По слухам, Макарий, было время, учился в школе и дотянул до шестого класса, а дальше не получилось. Отсидев в шестом два года, пошел работать. Макарий относился к шестиклассникам по-родственному. Чаще хмурый и замкнутый, а встретит на улице и не преминет спросить: «А что нынче делали на уроке?..» — «А, говорю, читали Пушкина. Стихи…» — «Пушкина? — скажет. — Помню, помню. Поэт. И, главное дело, хороший».

Учимся мы с утра. Едва дожидаемся последнего звонка, бежим домой, бросаем сумки, наскоро что-нибудь перехватим и — в школу, где уже Макарий ждет-не дождется. И тотчас начинаем пилить-строгать…

Макарий суетливо бегает подле нас, то там подскажет, то тут… Нередко и за голову схватится: «А не больно ли истончили доску?.. Что, как не выдержит, поломается?.. Но, постояв недолго в раздумье, решает: «Не поломается. Она ж не дура, доска-то, не оконфузит, поди?..»

Потемну собираем плотничий инструмент, но еще долго не уходим из школы. В это время наступает черед Макария, тут уж никто ему не указ, не беда, что устал, и рука едва держит гармонь… льется песня по школьному коридору, врывается в пустые классы… И светло на душе, и томительно, и плакать хочется, и смеяться, и стал бы вдруг птицею, и полетел бы над землею, и разыскал бы тех солдат, и сказал бы им: «Милые мои, родные…» Бывает, пацаны не выдерживают и начинают подпевать, а этого Макарий не любит, перестает играть, говорит недовольно:

— Главное дело, что?.. Не жалеете вы песню, врете…

И пацаны замолкают, и мы подолгу ждем, когда Макарий настроится на свою душевную волну. Но случается, что он так и не настроится на эту волну, и тогда поднимаемся с места, идем из школы. Мы тянемся за ним, и он сердито выговаривает:

— Не надо мешать человеку петь, и тогда песня будет нужна каждому, у кого на душе боль. А вы… вы…

Стыдно и неловко, клянешься, что больше не будешь так делать, а только через день-другой все повторяется сначала.

Выдрать подгнившие плахи в полу и вместо них уложить новые доски вроде бы несложно, и дело в наших руках спорится… Поутру ходит директор по школьному коридору, останавливается у свежеотесанных плах, наступает на них обеими ногами, пробуя на прочность, едва заметно улыбается. Доволен, значит… И на нас, помощников Макария, смотрит с уважением. И мы принимаем это как должное и вот уж за уроки не садимся… Некогда! Учителя пробовали вызывать нас к доске, но директор сказал: оставьте их, наверстают еще!.. И учителя махнули на нас рукой.

Недели через две мы приступили к ремонту пола подле директорского кабинета. И только тогда поняли, сколько мороки с этим ремонтом. Уж больно много крестов здесь понаставил Макарий! Помнится, дней пять провозились, но сделали-таки, а потом долго сидели в школе, слушали песни Макария, говорили о том, что вот придет завтра, в школу директор, поглядит на нашу работу, скажет: «Молодцы!..»

И пришел, и сказал, но не то, о чем думали. Директор по привычке начал ходить по свежесбитым половицам и чуть ли не подпрыгивать, пробуя их на прочность. Ну и… пара-другая половиц не выдержала тяжести директорского тела, и он улетел вниз. А подпол глубокий, не сразу выберешься… Мы, пацаны, были тут же, когда директор принимал нашу работу, а как увидели, что он улетел вниз, разбежались. К счастью, учителя скоро пришли в школу, увидели, велели не мешкая принести со двора лестницу, помогли директору выбраться. Приказал он разыскать Макария, долго говорил с ним с глазу на глаз в учительской. Вышел оттуда Макарий потускневший и объясниться с нами не захотел, ушел из школы.

А директор и по сей день не попадет в кабинет, видать, опасается, что и другие половицы могут не выдержать. Зря, думаю… раз на раз не приходится. Но никто не скажет ему об этом, и Макарий молчит. И оттого директор прочно обосновался в учительской, о большем пока не помышляет. Впрочем, так ли?.. Вон опять говорит Макарию:

— Теперь пора и ремонтом заняться. Давай собирай свою компанию и приступай… А о том конфузе забудем.

У пацанов из «компании» Макария загораются глаза, но сам он молчит и лишь искоса, с недоверием поглядывает на директора, потом спрашивает:

— Эти слова понимать как приказ?

— Нет, — морщась, говорит директор. — Как просьбу…

— Тогда и разговора быть не может. Не хочу…

Директор хмурится, поднимается из-за стола, уходит. Я с недоумением гляжу на Макария: вот выдал так выдал!.. Директор, можно сказать, со всем уважением к нему, а он…

Доедаем картошку, расходимся по домам… Отец сидит на крыльце, поджидает меня, спрашивает, как нынче поработали?.. Хорошо, говорю, лучше не надо, потом рассказываю про номер, который отмочил Макарий… Это не удивляет отца.

— Такой уж он и есть, загорается быстро, но так же быстро опускает руки…

С неделю не вижу Макария, потом встречаю его в клубе. Торжества, помню, были какие-то, народу в клубе много, даже в проходах стоят, а мы, пацаны, впереди, у самой сцены, на полу… Законное наше место! Отсюда мы смотрим трофейные фильмы про тонконогих барышень, про Тарзана, отсюда же слушаем речи районного начальства, когда нам дозволяется прийти в клуб, а потом хлопаем, да так сильно, что ладони делаются красными и еще долго ноют…