Шрифт:
Закладка:
— Далеко шумиха пошла, о французском кладе уж почитай вся губерния в курсе. Казаки говорят, учителишка этот ещё вчера к вечеру из села утёк, небось с новым доносом на наш произвол, да и новым письмишком от начальства затариться. А там, наверху, не слову генеральскому верят, а бумаге казённой! Боюсь, как твой Чудасов сюда опять заявится, придётся мне ему карту отдать от греха подальше…
— Да какой же он мой?!
— А чей же? По чью душу он сюда шляется, по мою, что ли?! Вот и слушай последний приказ: ежели до обеда не представишь мне точно место, где эти лягушатники наше достояние зарыли, — вынужден я буду карту отдать! Может, у стрекулиста этого криворотого оно лучше получится? Может, и впрямь у него знания есть, да опыт, да умения поболее твоего. Службу понял?
— Так точно. — Я опустил голову.
— Ну вот и исполняй, с Богом. — Дядюшка отхлебнул кофе и сделал мне ручкой.
Я чувствовал себя слишком разбитым, чтобы даже спорить.
— Эй, — несколько встревоженно донеслось вслед. — Ты чего такой?
— Какой?
— Ну как не в себе… Повернулся, ушёл, ничего не сказал, не обхамил напоследок, непривычно как-то…
— День тяжёлый, — признался я.
— Ничего не знаю, хами!
— Да в голову ничего не приходит…
— Иловайский, — уже всерьёз занервничал дядя, — ты мне это дело брось, я тебя таким смурным отродясь не видел! А ну сей же час хами!
— Не могу…
— Я те дам «не могу»! Тебе сам генерал хамить приказывает, а ты «не могу»?! Ну ни стыда ни совести, к пожилым людям ни малейшего уважения. Или ты мне сию минуту нахамишь, или тебе за неповиновение десять плетей, как с куста!
— Да чтоб вас за такие слова в сосновом лесу поносом прихватило, а вокруг ни одного листика, — устало сдался я, на большее фантазии не хватило.
— Ну вот, другое дело, — счастливо выдохнул мой именитый родственник. — Теперь всё в порядке, пошёл вон, удачи во всём, более не задерживаю…
Мне и самому, как вы понимаете, ловить здесь больше было нечего. Хорошо ещё, во дворе никто не ждал и этот учительствующий умник с высокими покровителями тоже пока не появлялся. По селу шёл тихо, никуда не спешил, ни на что не нарывался, ни к кому не приставал, как, впрочем, и до меня никто не домогался.
Настроение было… в смысле не было настроения, вообще никакого. Скорбеть о собственных неудачах смысла не имело, долго предаваться унынию я просто не умел. Выход виделся один, который меня не устраивал, потому что к Катерине я больше не пойду, а других вариантов спасения нигде не мельтешило. Оставалось насвистывать строевые казачьи марши, вверить душу Господу и двигаться вперёд, навстречу судьбе…
Прохора на конюшне не было. Я, конечно, мог просто завалиться спать, но истосковавшийся араб с надеждой приветствовал меня весёлым ржанием, а уж ему-то отказать в лишней ласке было бы совсем не по-дружески. Конь ведь не виноват, что у его молодого хозяина столько неотложных дел. Здесь поправочка: араб не мой, а дядин, просто уход за этой домашней скотиной возложен на мои плечи…
— Заскучал без меня? — Я потрепал питомца по холке и распахнул стойло. — Марш во двор, побегай-попрыгай, ничего не сломай, сейчас купаться пойдём!
Счастливый жеребец пулей рванулся наружу, под завистливые взгляды оставшихся лошадей. Я же, лишний раз поплескав себе водичкой из бадейки в лицо, серьёзно задумался о предстоящем мероприятии. Нет, в том, чтобы вывести коня купаться на тихий Дон, никакой особой хитрости нет. Но, учитывая, что там на меня уже дважды производились внеплановые покушения одной озабоченной русалкой и неутомимыми чумчарами, лучше иметь под рукой оружие. А вооружённый казак, едущий к реке, вызывает как минимум подозрительный интерес. За мной запросто увяжутся ещё пять-шесть наших, тоже верхами и под ружьём, мало ли, вдруг защита потребуется, мы ж друг за дружку горой. Но это уже отряд, и такие передвижения провоцируют у населения плохо сдерживаемую панику, а не война ли, часом?
А потому, быстро прикинув причины к следствию, я просто взял обычную нагайку и счёл, что этого по-любому будет вполне достаточно. Ошибся, разумеется. Но мне крупно свезло, что на гвоздике висела не моя нагайка, а Прохора…
* * *
— Куда-то спешите, Иловайский? — громко раздалось из-за забора.
Я решил проявить благоразумие и промолчать, что придало господину Чудасову дополнительной наглости.
— Постойте же, право, нам есть о чём побеседовать. Быть может, наше первое знакомство было не совсем удачным, но что нам мешает пообщаться более открыто, без чинов и регалий? У нас много общего, мы близки по возрасту, оба полны честолюбия, оба не мыслим чести своей без славы Отечеству. Вы, как я слышал, Илья? Ну и меня зовите запросто, Митрофан Петрович. Так вот, Илюшенька…
Во мне кипело праведное раздражение от такого фарисейского панибратства, но, чтобы уехать от греха подальше, требовалось сначала поймать и взнуздать озорного арабского жеребца, а он не давался. Губернский учитель меж тем продолжал грозить и искушать:
— Так вот к чему я, не далее как вчера вечером возвращаюсь я к себе, а на дороге молодая девица. Дочь некоего помещика Зайцева, мадемуазель Сиси…
— Фифи, — не удержавшись, сболтнул я.
— О, так вы знакомы? Представляете, с бедняжкой случилось ужасное происшествие, она гуляла по лугу, собирая цветочки, а рядом, на болоте, какие-то охотники стреляли по уткам, и случайный заряд задел ей ножку! Мерзавцы трусливо скрылись, даже не оказав жертве первую помощь, и я довёз бедняжку до развилки.
— Отчего ж не к самому помещичьему дому?
— Думаете, я этого не предложил? — картинным жестом откинув назад длинные волосы, фыркнул Чудасов. — Увы, её отец человек старых традиций, он не принял бы меня в имении, так как мы не представлены и честь девушки могла пострадать. Как человек благородного происхождения, я не мог этого допустить. Она продолжила путь пешей, но, пока мы ехали, успела кое-что рассказать о вас, Илья. Причём такое, чем непременно заинтересуется Святейший синод…
— И чем же?
— О вашей грязной сделке с нечистой силой! — почти выкрикнул он, видимо надеясь, что это будет услышано не только мной.
Удивлённый араб мигом прекратил козлиные прыжки по двору и уставился на меня с полным недоумением. Я шикнул на него,
