Хозяйка только зубами клацнула.

– Не боишься, что в зеркале увидишь? Ах да, ты ведь не знаешь. Мы идем к озеру – в самую глубь горы, ниже, чем костяное поле. Там даже скверна не осмеливается расползаться. Три подземные реки, что текут одна под другой, питают это озеро, и ни одна из них не видела свет солнца. Я слышала легенду, что тот, кто искупается в нем, не сможет остаться прежним, но никто не мог сказать, что со смельчаком станет. Превратится ли в ужасную тварь или вознесется высшим существом… О, сколько споров я слышала! Никто не захотел проверить. Говорят, даже смотреть в его воды жутко – оно отразит самую неприглядную правду, какая только есть. Что, неужто еще не передумала?

Марья улыбнулась и взглянула исподлобья:

– Веди.

* * *

Когда каменный мост исчез за спиной, Финисту показалось, что они вернулись туда же, откуда и начали, и весь лабиринт – не более чем злая шутка Змеи, колесо, в котором они теперь обречены бежать постоянно. Но прежде чем он подобрал достаточно едкие слова, всей кожей ощутил чужое гнетущее присутствие.

Змея смотрела на них, изучала: то ли с недоверием, то ли с удовлетворением. И не было похоже, что она собирается их отсюда выпускать.

Соколица запрокинула голову, вглядываясь в черную, бесконечную высь, заговорила не очень громко – знала, что ее и так услышат.

– Я пришла разорвать договор.

В стороне раздался шорох – слабый, едва различимый, будто огромная змея медленно ползла по земле и крупная жесткая чешуя терлась о песок и камни. Финист оглянулся, но вокруг не было ничего, кроме темноты – ни песка, ни камней, ни змеи. Звук раздался с другой стороны, ближе, и Финист замер, вслушиваясь в него. Древний безымянный ужас поднялся в сердце, словно он – бескрылый еще птенец в гнезде, и никто не прилетит его защищать, и все, что он может, ждать, когда же шорох заглушит все остальные звуки, а над ним распахнется змеиная пасть.

Чешуя шелестела вокруг, и легко можно было представить, как огромная змея сжимает и сжимает кольца, подползая все ближе и ближе, и скоро задавит в объятиях сильного огромного тела. Соколица стояла спокойно, и на мгновение Финиста кольнула зависть – она знала, чего ждать и чего бояться, и потому держала себя в руках. У него же не было такого знания, а больше всего, после недостижимого неба, он ненавидел быть слабым, беспомощным и неготовым.

– Неужели ты так хочешь проснуться?

Голос низкой вибрацией звучал со всех сторон, отдавался внутри. Хотелось то ли зажать уши, то ли свернуться в клубочек, лишь бы не слышать его. Но как можно не слышать Змею в ее же собственном кошмаре?

– Я хочу разорвать договор, – с нажимом повторила Соколица, и ленты тьмы скользнули вокруг ее силуэта, захлестнули шею, непроницаемой повязкой легли на глаза. – Мне не нравятся твои методы, не об этом я просила.

– Разве? – Короткий незлой смешок. – Разве не безопасности для нее ты просила? Теперь ничто не может причинить ей вреда… существенного вреда. Я даже дала ей немного свободы, расширила границы, где никто не осмелится сделать ей… плохо. Теперь, – Финист ощутил, как тяжелый, равнодушный взгляд, скользнул по нему, – теперь уже никто.

– Но ведь хватало же того, что я осталась здесь, как ты и желала! Я позволила тебе забрать мое тело, смотреть на мир моими глазами… И больше не была угрозой, мой голод больше не был угрозой для Марьи! Так зачем тебе потребовалось запирать ее, да еще и вместе с… с ним?

В ее голосе впервые мелькнула отчаянная, жгучая ненависть, и она ужалила Финиста сильнее пощечины. Он огрызнулся:

– Вот не надо, моя милая! Если сравнить, кто причинил ей больше зла, то окажется, что это отнюдь не я!

Соколица коротко оглянулась на него, улыбнулась невесело:

– В своих бедах нам некого винить, кроме себя самих. Я все еще не умею жить для себя, а не для других, Марья упивается виной, не замечая ничего вокруг, а ты калечишь себя сам ради заведомо недостижимой цели. Но только ты решаешь свои проблемы за счет посторонних.

Она снова запрокинула голову, обращаясь уже к Змее:

– Неужели нельзя было их разделить?

Протяжный низкий вздох был ей ответом.

– Один договор не может отменить другой. – В голосе Змеи сквозило искреннее сожаление – сожаление, что не все проблемы можно решить божественным вмешательством. – Если их связь и рухнет, то лишь благодаря им самим, я же смогла только изолировать его.

– Эй, а мое мнение вам не интересно?! – Финист шагнул к Соколице, схватил ее за плечо, заставляя взглянуть на себя. – Змея, слышишь, я прошел через твой бесов лабиринт, так выпусти же меня!

Глаза Соколицы налились чернотой, и она расползлась под кожей, акварельными пятнами проникая вглубь, – Змея снова смотрела ее глазами, говорила ее голосом… и сама Соколица вторила ей:

– Он не изменился.

– Он все еще опасен.

– Здесь он хотя бы не принесет вреда больше, чем уже принес.

– Договор не позволит его вернуть.

– Договор…

– Договор невозможно разорвать, пока выполняются его условия.

– Значит, пусть спит.

– Я дам ему сон о небе.

Два голоса накладывались друг на друга, порождая бесконечное эхо, и слова перетекали одно в другое, сливаясь в неразборчивую колыбельную, монотонную и бесконечную. Финист зажал уши, но это не помогло, зажмурился, но и сквозь веки видел пристальный взгляд черных глаз.

Когда пугающее многоголосье стихло, он открыл глаза. В ушах шумело, а пульс сбивался – как перед чем-то жутким.

Соколица стояла перед ним, уже привычная, светлая, только мерцание поблекло и таяло с каждым вздохом.

– Ты все равно лишился неба. Здесь, без вечного напоминания о нем, без вечного соблазна, тебе же самому будет лучше. Разве не так?

Финист расхохотался, узнавая собственные слова, брошенные ей в лицо в пещере, где он прятал Марью. Они вернулись к нему и впились в него, растравляя старую ненависть к самому себе.

А когда он замолк и с трудом восстановил дыхание, света уже не было.

Он остался один.

* * *

Хозяйка снова открыла коридор, и гора стонала, когда новая пещера росла в ней, прорезая скалу вглубь. Неровный, выщербленный пол крутыми ступенями уходил вниз, низкий свод нависал прямо над головой – того и гляди лоб разобьешь. Мелкий песок сыпался за шиворот, когда гора вздыхала, вялые светляки мерцали слабо и неровно, мигали, как перегорающая лампочка. От тяжелого, спертого воздуха разболелось в груди, а перед глазами поползли темные пятна. Марья цеплялась за стену влажными руками и только на упрямстве шла вперед.

Тело Андара несла хозяйка, даже не замечая его веса. В ее руках он казался игрушечным, хоть и был не ниже ростом.

Марья шла последней. Когда старик выбился из сил и споткнулся, прижался к стене, она подхватила его под руку, подставила плечо. Он оперся на нее с благодарным взглядом, но не нарушил траурную тишину.