значение. Чтобы найти выход из этого положения, надо было бы делать исключения для таких имений; а не вызовет ли, при современной общей деморализации, присвоение статуса имений государственного значения массовых злоупотреблений и не найдется ли таких имений так много, что почти нечего будет принудительно выкупать?

Некоторые из членов комиссии высказали мнение выкупать принудительно хоть те имения, которые издавна сдаются в аренду, но где земля сдается в аренду под культурное хозяйство отдельным специалистам, или сахарным заводам — там ведутся хозяйства, имеющие государственное значение, а значит речь может идти о принудительном выкупе только тех имений, которые обычно сдаются в аренду крестьянам непосредственно или через передатчиков. Учитывая все это, мысль об общем принудительном выкупе надо оставить, а обратить все внимание на налогообложение.

Прежде всего надо установить по районам норму земли, которая необходима для наиболее интенсивного, культурного хозяйства, имеющего государственное значение. Такой нормой мог бы быть тот земельный ценз, который был установлен для выборов в земство и государственную думу, то есть в центральной Украине 50-150 десятин, а в степной — 250 д. Участки земли, не превышающие эту норму, обложить государственным налогом, кроме земского, скажем, по рублю в год с десятины и увеличивать этот налог соответственно тому, насколько имение превышает установленную норму: если оно вдвое больше, то обложить его по 2 рубля с десятины, если в десять раз превышает, то по 10 руб., если в сто раз, то по 100 руб. с десятины в год.

Чем интенсивнее хозяйство, тем больше налог оно вынесет и таким способом высококультурные хозяйства, на площади пусть и в десять раз большей, чем установленная норма, выдержат налог в десять раз больше и не будут принудительно уничтожены, а менее культурные и слишком большие — десятитысячные, которых на Украине немало, вынуждены будут уменьшить свою площадь, чтобы перейти в низший класс налогообложения. Если бы такое налогообложение принято было, скажем, с 1 января 1920 года, то масса крупноземельных имений теперь уже поступила бы в продажу и государственный банк и отдельные хлеборобы имели бы возможность раскупить их по установленной норме, то есть не более 25-ти десятин в одни руки. Но, конечно, надо принять меры, чтобы россияне и поляки не распродали своих латифундий московским и польским переселенцам в ущерб украинскому народу».

Зеринг, как и все немцы, обратил больше всего внимания на аграрный вопрос как на способ успокоить крестьянство, а о национальном направление в политике высказался как-то невнятно, а когда я сказал, что надо обязательно сформировать украинский кабинет министров, то он выразил сомнение, найдутся ли для этого соответствующие люди. Очевидно, его уже проинформировали, что украинской интеллигенции не существует, что есть только кучка людей, в основном социалистов, из которых состояли уже два кабинета и которые враждебно настроены против немцев и т.д. Тогда я предложил ему назначить в каждом министерстве специалиста-немца, который помогал бы нашим министрам; на это Зеринг заметил, что это будет походить на оккупацию, чего германское правительство вовсе не хочет, потому что это еще больше возмутило бы население украинское против немцев, но я успокоил его, сказав, что такой инструктор-немец, сидя за кулисами, не был бы заметен широкой общественности, если бы он не допускал бестактностей.

Вообще Зеринг очень возмущался немецкой политикой на Украине, но все же, очевидно, он не верит в существование украинской интеллигенции, которая могла бы повести государственное дело, а все внимание обращает на аграрную реформу, которой очень заинтересован. Однако обещал нажимать на здешнее командование и в Берлине в правительственных кругах, чтобы поддерживалась украинская национальная политика, потому что это очевидно отвечает и желаниям не только укр. интеллигенции, а, как он убедился, и самого гетмана. А молодой Смаль-Стоцкий{328}, проф. Берлинского университета, говорит, что Зеринг имеет большое влияние на самого Вильгельма, с которым видится лично.

15 сентября

Вчера я вернулся из Перешор, где пробыл десять дней, проверяя счета и вообще хозяйствование управляющего. С крестьянами как-то не хотелось встречаться и разговаривать, потому что каждый из них заверял, что только благодаря ему не разграбили экономию, что уже решили было общиной разбирать, но он решительно восстал против того, чтобы разорять такого пана и проч., и это говорил буквально каждый, и в конце концов это мне так надоело, что я начал на это отвечать, говоря, что жаль, что не разграбили, потому что тогда я получил бы в десять раз больше, как это произошло там, где разграбили экономии. На это мне отвечали, что зато крестьянам было бы хуже, потому что платили бы они, их бы били и увозили в Австрию со связанными проволокой руками, как это было в Окнах и в других селах, а теперь у нас в селе нет австрийцев, лишь иногда забегают реквизировать хлеб, солому. Отношение к австрийцам за это враждебное, а когда начинаешь расспрашивать, что делали в Австрии наши солдаты, то каждый говорит, что наши в сто раз хуже обращались, потому что грабили и разрушали все, что видели, хотя начальство и запрещало. Более зажиточные крестьяне рады австрийцам и говорят, что если бы они промедлили на какой-то месяц, то к весне солдатские комитеты чисто разграбили бы всех, потому что если кто-то имел пару лошадей и какое-то хозяйствишко, то его уже обзывали «буржуем» и угрожали отобрать все, потому что они на войне кровь проливали, а буржуи дома наживались. Зажиточные говорят, что если, не дай Бог, австрийцы уйдут, то тотчас же не только экономии, но и всех имущих людей беднота разграбит и пустит дымом. Об Украине, гетмане в селе какое-то смутное понятие; зажиточные говорят, что при царе было лучше, потому что тогда был какой-то порядок, а теперь реквизуют хлеб и австрийцы, и какие-то вольные казаки, просто грабят у кого есть хоть немного хлеба; а с хлебом совсем плохо, потому что урожай так плох, как не было уже лет 20, только на черных парах хороший хлеб, но паров вообще было мало; при царском правительстве — так земство в голодный год привозило хлеб из других мест, а это правительство забирает по твердой цене даже тот хлеб, который нужен себе на семена и на пропитание. Со школой тоже плохо в нашем селе: поп и учитель подговаривают, чтобы школа была русская, потому что украинский язык с галичанскими терминами совсем чужой и непонятный; крестьяне с этим соглашаются, потому что к Украине и всему украинскому относятся равнодушно, а большевистски настроенная беднота — даже и