Шрифт:
Закладка:
Профессиональные дьяволопоклонники — те же фрики Dungeons & Dragons, которые так и не повзрослели и всё ещё верят, что если бы у них была хотя бы одна суперспособность, то они были бы красавицами бала, либо королями бала. С одной стороны, мне хочется послать им Федексом горячий шоколад и стопку книг по саморазвитию. А с другой стороны, хочется безжалостно использовать их для всего, что смогу выжать из их тушек с рабочими задницами. Может быть, когда у меня будет больше времени, я поиграю в доктора Фила[158] и заставлю их честно проанализировать свои коллективные психозы. Однако прямо сейчас у меня плотный график, и у меня нет времени на чай и сострадание. Возможно лучшее, что я могу сделать, — это показать им, что на самом деле представляет из себя Ад. Заставить их скопировать весь Оксфордский словарь английского языка на карточки 7x12 см. Проштамповать. Проставить дату. Поместить каждое слово в отдельную папку и сшить их. Затем достать все слова, сжечь, и начать заново. Заниматься этим, пока я не скажу «стоп», чего я, конечно, никогда не сделаю. Они переведут все чернила в мире и всю бумагу в западном полушарии. Некоторые покромсают себе запястья тысячью бумажных порезов. Другие заработают рак от испарений чернил, либо ослепнут от сканера. Добро пожаловать в Ад. Это в точности как в старшей школе, только больше скуки и кишок.
Я не знаю, Самаэль поместил их сюда или отель, но шкаф в спальне полон костюмов, дорогих рубашек и обуви. Я бросаю на кровать свою изодранную рубашку и выбираю фиолетовую, настолько тёмную, что почти чёрную. Самаэль носил подобные рубашки, потому что их цвет скрывал сочащуюся из старой раны кровь. Греки и римляне считали его цветом величия, и конечно это не льстило тщеславию Самаэля. Нет. Ни капельки.
Кто-то стучит в дедушкины часы. Травен ставит тарелку на стол. Он выглядит так, будто ждёт, что из часов явятся семь последних бедствий.
Входят три человека. Троица. Молись за нас, грешных, сейчас и в час нашей скуки. Здесь Аманда Фишер, великосветская малышка с лицом юной женщины и руками старой карги. Пластическая хирургия или худу? Можно только гадать. С ней мужчина примерно её возраста с портфелем в руках. Он лысеет и, по-видимому, компенсирует это, отращивая густые бакенбарды. Он выглядит как её муж. Возможно, качок или стареющий скинхед. Третий — темноволосый молодой парень с банальным смазливым личиком и так безупречно одетый в «Хьюго Босс», что, наверное, на память может цитировать старые номера GQ. Все трое густо покрыты чёрными знаками греха, словно пробирались сюда по одному из туннелей Черри Мун.
Разочарование на их лицах впечатляет. Самаэль — красавчик Рудольф Валентино[159]. При виде моей покрытой шрамами рожи им кажется, что они ошиблись номером. Возможно, прошли не через те волшебные часы.
— Привет, — говорит Аманда, — Мы здесь, чтобы встретиться с нашим хозяином, Люцифером.
— Ты на него смотришь, Бренда Старр[160].
— Я видела тебя раньше. Ты его телохранитель.
Я откусываю кусочек рёбрышка и слизываю с пальцев соус барбекю.
— Ты полагаешь, у Люцифера есть доступ только к одному телу? Посмотри мне в глаза. Разве ты не чувствуешь мою силу, славу и всё то прочее дерьмо, от которого кончает твоя тусовка?
— Ты знаешь, с кем разговариваешь? Следи за языком, — произносят бакенбарды. У него ярко выраженный британский акцент. Из тех, которые говорят: «Я за всю свою жизнь ни разу не открывал сам себе дверь».
— Какое мне дело до того, кто она, раз она не знает, кто я? Тот факт, что я здесь со множеством вкусных закусок ни о чём вам не говорит?
— Говорит, — отвечают бакенбарды. — Что ты достаточно умный самозванец, чтобы одурачить отель. Но тебе не одурачить нас.
— Что он здесь делает? — пищит красавчик.
Он указывает на Травена.
— От него так и разит Богом.
— Он мой коллега. Если это проблема, вы все можете спуститься головой вперёд по шахте лифта.
— Вот и доказательство, да, Аманда?
Она кивает.
— Грубая угроза недостойна нашего повелителя. Мы уходим.
Они направляются к двери, когда Травен спрашивает:
— На ком из них меньше всего греха?.
Все трое останавливаются и оборачиваются, словно сомнения в их преданности греху — это оскорбление.
Я оглядываю их.
— Малыш.
Травен подходит к нему и кладёт руку на плечо парня.
— Как тебя зовут, сынок?
Парень отшатывается от него.
— Люк.
— Ты хочешь попасть в Ад, Люк?
Люк в поисках помощи смотрит на остальных. Бакенбарды делает пару шагов в их сторону, но останавливается, когда брошенный мной ему под ноги нож с металлическим «памм» вонзается в кафельный пол.
— Ты хочешь попасть в Ад? — спрашивает Травен.
Люк засовывает руки в карманы пиджака. Выпрямляется, стараясь выглядеть вызывающе.
— Чтобы вечно быть с Лордом Люцифером? Да. Конечно.
— Я прямо сейчас могу помочь тебе с этим.
Травен так сильно толкает Люка к стене, что его голова отскакивает от мрамора. Когда парень открывает рот, чтобы закричать, Травен не даёт тому закрыться и наклоняется, словно собирается поцеловать его. Люк пятится назад, но отступать некуда. Изо рта Травена в рот Люка перетекает чёрный туман. Лёгкий ветерок с пылью. Влажный маслянистый поток жидкости. Жужжащие твари, похожие на микроскопических ос. Пахнет палёными перьями и прогорклым луком. Лицо парня темнеет от греха, пока не становится чёрным, как у Манимала Майка. Когда Травен делает шаг назад, Люк падает на пол, кашляя и пуская слюни на свои дизайнерские лацканы. Аманда и Бакенбарды бросаются к нему.
Травен смотрит на Люка сверху вниз и говорит: «Ты думал, проклятие будет лёгким?».
— Что ты сделал с моим сыном? — кричит Аманда.
— Проклял его на веки вечные. Не так ли, Люцифер?
— Находящийся здесь отец поставил ему
