Их сбросили вниз связанных и избитых, и некоторое время они просто лежали там, ожидая, пока надсмотрщики развернут верёвочную лесенку. Пёс, упавший прямо сверху напарника, лишь сумел перекатиться в сторону. Потом на них замкнули кандалы, свисавшие с рычага ворота, и пинками подняли на ноги.

Рычаг гладок под ладонями Пса. Руки предшественников вылощили тяжёлое бревно, отполировали до блеска. Все эти люди теперь мертвы. Кто попадал сюда, обратно не выходил. Случись подобное хоть раз, рудничные легенды рассказывали бы об этом. А они такого не помнят.

По дну круглой каменной ямы кольцом пролегает тропинка, вытертая ногами рабов. Ворот должен работать, и вот за спиной у Пса щёлкает в воздухе кнут. Понимая, что следующий удар разорвёт тело от плеча до бедра, он наваливается на бревно. Его напарник тоже делает шаг, просто потому, что под кнутом не берётся за работу лишь мёртвый, но кудрявая голова арранта беспомощно никнет, руки соскальзывают. Ещё немного, и позовут старшего назирателя, чтобы он кивнул и сказал: «Этого заменить!»

Самые страшные слова, которые может услышать каторжник Самоцветных гор.

Псу кажется, что он пытается в одиночку сдвинуть всю гору. Медленно-медленно бревно всё же подаётся. Высоко над головой заводят нескончаемую жалобу косые шестерни механизма, вздрагивает и приходит в движение колесо, поднимающее воду из подземной реки. Надсмотрщики убираются наверх и утягивают за собой лесенку.

Аррант Тиргей изо всех сил пытается толкать ворот, но сил слишком мало. У него получается только следовать за рычагом. Он спотыкается, повисает на цепях и снова встаёт.

«Сядь верхом, – хрипит Пёс. Теперь, когда колесо более-менее разогналось, ему делается полегче. – Отдохни…»

На самом деле больному учёному уже не принесёт облегчения никакой отдых, но Пёс упрямо не хочет даже подпускать к себе мысль, что арранту осталось недолго.

«Я сейчас… Только отдышусь… – виновато бормочет тот, неловко влезая на движущееся бревно. – Тебя могут наказать…»

«Не накажут. Я услышу, если они подойдут».

В подземельях, где нет ни ночи, ни дня, трудно угадать собственный возраст, но другие люди говорят, что ему сравнялось семнадцать. Из них он пять лет уже здесь и успел заслужить славу опасного. С Тиргеем ему легко и просто разговаривать. Хотя один из них родился в заснеженной северной чаще, а другой держал речи в собраниях мудрецов.

Тиргей уже знает, чем отблагодарить и порадовать друга.

«Слушай же, названый брат мой. Я расскажу тебе о рождении и течении рек и о том, почему не иссякают в земле родники…»

Сколько времени понадобилось Волкодаву, чтобы разведать, а главное, пройти дорогу в Дар-Дзуму, – но, оказавшись здесь, в провожатых он более не нуждался. Вот она, улочка, что берёт начало у торговой площади и сворачивает к садам. Вот он, добротный, хозяйскими руками возведённый забор из глиняных, с соломой замешенных кирпичей. Сразу видно: их выкладывал человек, собиравшийся увидеть здесь внуков. Забор кое-где следовало бы подновить, но Волкодав узнал его всё равно. Доски ворот, высушенные жарким солнцем до костяной белизны…

Венн несколько раз прошёл мимо этих ворот туда и сюда, набираясь решимости. Он даже волосы заранее расчесал. Как перед боем или другим делом, требующим всего человека.

Потом постучал.

Никто не ответил. Волкодав подождал, ещё прошёлся по улице, вернулся к воротам. Ему упорно казалось, что из-за соседних заборов на него устремлены любопытные взгляды. Ну и пускай.

Когда во дворе послышался лёгкий шорох шагов, он постучал снова.

Калитку открыла женщина лет на пять постарше его самого, и он мгновенно узнал её черты: выражение глаз, губы, форму лба… хотя никогда прежде не видел. Он узнал женщину, потому что помнил мужчину.

Он поклонился ей:

– Здравствуй, досточтимая Шишини… – Женщина испуганно ахнула, калитка захлопнулась, и договаривать пришлось, обращаясь к белым костям досок: – Я принёс весть о твоём отце…

Калитка немедленно отворилась. Волкодав пригнулся и шагнул во двор. Шишини, миновав пустую собачью конуру, уже исчезала в щели между глиняными башенками, крича:

– Мама, мама!

Венну только тут бросился в глаза её наряд. Не девичий и не женский, без вышивки и украшений. Так в Саккареме одевались обесчещенные. Брошенные жёны, отвергнутые невесты. Волкодав запер калитку и пошёл следом за ней.

Хозяйка дома на заднем дворе ворошила желтосливы, половинками вялившиеся на солнце.

Волкодав коснулся рукой земли:

– Да прольётся дождь тебе под ноги, досточтимая Мицулав…

Обе женщины смотрели на него во все глаза.

– Скажи одно, – прошептала хозяйка. – Он жив?

Волкодав почти пожалел, что вообще явился сюда.

Когда его распинали на стене и спускали шкуру кнутами, и то было легче. Он медленно покачал головой.

У Шишини отчаянно задрожали губы. Одна её ладонь метнулась ко рту, другая заслонила глаза.

Ресницы Мицулав остались сухими. Она выпрямилась.

– Уходи, лживый человек, возвращайся туда, откуда пришёл, – сказала она. – Ты не был с ним. Ты не мог его знать. – Потом на её лице мелькнула надежда. – Ты, наверное, хочешь, чтобы я дала тебе денег?

Волкодав вздрогнул и понял, кого она видела перед собой. Законченного лиходея со сломанным носом, выбитым передним зубом и уродливым рубцом на щеке. Висельника, как-то увернувшегося от петли и решившего обратить в деньги случайно подслушанный разговор. Чтобы оправдаться, ему было достаточно отодвинуть ворот рубахи. Или завернуть рукава. Он не стал унижать ни её, ни себя.

Мыш на его плече подался вперёд, вытянулся, опираясь на сгибы крыльев, и жалобно закричал.

Это ненадолго отвлекло Мицулав, собиравшуюся сказать или сделать что-то такое, после чего Волкодаву вправду оставалось бы только уйти.

– Меня продали в тот же караван, – проговорил он негромко. – Только нас, мальчишек, везли в клетке, а он шёл на цепи. Люди не хотели нести в рабство свои имена. Он взял прозвище: Дистен-Должник. Он показался мне добрым человеком. Разумным и сильным. Потом я нечасто видел его. Он рубил камень глубоко под землёй, добывая огненные опалы. Недра горы разверзлись и поглотили людей. Твой муж, досточтимая, успел выкинуть из забоя мальчика-лозоходца, которого любили рабы, и сказать ему своё имя: Кернгорм. Тогда я решил, если выживу, добраться в Дар-Дзуму. – И он снова поклонился вдове: – Вот, я пришёл… Чем я могу тебе послужить?

Это была невозможно длинная речь. Он не один день её сочинял.

Мицулав подняла глаза. Волкодав увидел, что услышанное состарило её сразу на десять лет. До сих пор она была женой должника, проданного на каторгу. Теперь стала вдовой.

– Сам-то ты как вернулся? – тихо спросила она. – Тебя разыскали и выкупили?

Волкодав покачал головой:

– Я бился с надсмотрщиком. За это вручали