ладони за бельбаг, все так же важно, с наглецой в голосе продолжал говорить, бросая высокомерный взгляд на начальника уезда и на Мансурова. — Тебя, урус, мы встречали в бою, и ты знаешь, наша рука крепко держит саблю, которую мы подняли ради прославления веры истинной. Но сегодня день мира. И мы пришли к тебе, урус, жаловаться. Жалобу приносим на действия пограничников. Мы друг Советской власти. Нас обижают, нашим людям наносят вред, наших людей убивают. Мы пришли с жалобой, с большой жалобой. Мы друзья Советов…

— Ваш отец служил и служит эмиру бухарскому. Он в большом чине караул-беги. Вы и ваши братья — тоже чиновники эмира и служите ему. Вы преданные слуги и друзья эмира, всех курбашей и ингризов. А друг всех людей — ничей друг.

— Пах-пах! Ты говоришь — большевики принесли мусульманам счастье. А где же оно?

Держался он назойливо и нагло. Ноздри его широкого носа шевелились. Он словно обнюхивал Мансурова.

— Помогите! Дод! Нас убивают, мусульман убивают! — Выкрикивая проклятия, к сыну караул-беги придвинулись еще двое, таких же плотных, в таких же халатах. По их кислым взглядам видно было, что они не рады затевающейся ссоре.

В двери заглядывали пуштуны. Начальник уезда делал им выразительные знаки глазами и руками, хотя и не торопился вмешиваться в спор.

— Где ваша родина, господин сын караул-беги? — спросил вдруг Мансуров.

Басмач несколько удивился:

— Где? В Бухаре. Я родился в Бухаре.

— А где Бухара?

— Как где?

— Бухара в Узбекистане. В Узбекской Советской Социалистической Республике. Значит, вы родились в Узбекистане. И Советский Узбекистан есть ваша эль, ваша родина, господин сын караул-беги. Не так ли?

Все в комнате подняли головы и слушали напряженно, внимательно.

— Вроде так… — заколебался сын караул-беги. — Бухара… Родина… Мусульмане мы…

— А что вы делаете? Знаете — неблагодарный плюет в миску, из которой поел. Вы обнажили саблю против своего народа. Вы нападаете на мирных дехкан. Сколько кишлаков, цветников, полей, виноградников по вашей воле отдала смерть пустыне.

Басмачи молчали, переглядывались. Внушительно заговорил начальник уезда:

— Его величество падишах нашего государства, да благословит его аллах и приветствует, направил нам священное предписание, — тут начальник извлек из кармана изрядно потрепанную и засаленную бумагу, заглянул в нее и выпалил довольно неожиданно: — Дружбу приказал поддерживать властелин с нашим советским соседом, с пограничниками в зеленых фуражках, не стрелять и не лезть в драку и ссору. Распорядился еще удалить от границы подальше всех злоумышляющих против той дружбы — и бухарцев-баев, и туркмен-калтаманов, и какие тут будут хитрить и каверзы готовить всяких ференгов — аллемани или итальяни. Забирать их приказывают и отправлять на юг, подальше от границы, на поселение в иные места. А если кто убежит, того приказано поймать и сделать «кааб суфтан»… — Многозначительно хихикнув, начальник уезда положил перед собой бумагу и посмотрел на немцев-путешественников. — «Кааб суфтан» — это подрезание пяток пленникам. Надрежут пятки, соли туда насыпят или нарезанной мелко шерсти, чтобы долго не заживало и человек не мог убежать. Хуже, когда жилы перережут. Тогда раб или пленник инвалидом будет. — Снова он оглядел всех присутствующих, пытливо проверяя впечатление от своих слов. Видя, что никто не хочет говорить, он воинственно подкрутил свои усищи и, сокрушенно вздохнув, опять поднял бумагу. Не замечая, что держит ее вверх ногами, он внушительно возгласил: — А здесь, в сем священном фирмане, прописано: разыскать скрывшихся из города Кабула служащих аллеманской нации… э-э… Не разберу, что здесь написано… Эй… мирза, почитай нам!

У мирзы в тюбетейке блуждала на губах ироническая улыбка, которой он хотел подчеркнуть, что их превосходительство начальник уезда просто малограмотен. Он прочитал:

— «И розыск учинен на предмет задержания немцев-коммерсантов по фамилии Гильмахер, Спауде, Лайфенберг и других, убежавших из столицы государства и пребывающих со злостной целью в пределах наших. Означенные Гильмахер, Спауде и Лауфенберг должны быть высланы из пределов государства. И в целях, чтобы означенные немецкие коммерсанты, а также бывшие служащие в военном министерстве немцы Шенк и Фишер, а также служащий министерства общественных работ Венгер не допустили каких-либо враждебных действий по отношению к дружественной державе — Советскому Союзу, их тоже со всеми другими задержать и доставить в Кабул под усиленным конвоем…»

— И сделать им «кааб суфтан», — подхватил начальник уезда.

Пожав плечами и тем самым показав, что о подрезании пяток в бумаге ничего не сказано, мирза торжественно закончил:

— Фирман имеет соответствующие подписи и печать канцелярии их величества. А тут еще написано, что упомянутые злокозненные Гильмахер, Спауде, Лауфенберг, Шенк, Фишер, Венгер и другие немцы — аллемани, прикрывая лицо покрывалом тайны, занимались неподобающими преступными делами, как-то: подкупали некоторых вредных людишек для нападения на мирных советских людей по ту сторону государственной границы, помогали при переброске в Узбекистан и Туркмению соглядатаев и шпионов, в провозе недозволенной контрабанды…

Вырвав из рук мирзы фирман, начальник уезда потряс им перед лицами сидящих за дастарханом и объявил, переходя на крик:

— И еще тут записано: мы желаем доказать, что дружба между афганцами и русскими искренняя и добрососедская… И пусть кто-нибудь посмеет поломать ее… А тогда «кааб суфтан»… Очень больно и неприятно! А?

Теперь уже он сверлил глазами немцев-путешественников.

Вдруг он расхохотался, восторгаясь своей шуткой. Руки его, изящные, тонкие, играли с дехре — маленьким острым, точно бритва, изогнутым кинжалом, а сладострастная гримаса говорила, что рука у него не дрогнет, если дело дойдет до столь неприятной операции над его дорогими друзьями немецкими путешественниками.

— Вязать, скручивать зачем? Силу применять зачем? Беспокойство зачем? Это для наших калтаманов-басмачей… С ференгами всякими, с аллемани нужно быть обходительными… Тоненько разрезать и… все! Ха-ха! Небосвод не породил еще подобного грубияна среди нас — пуштунов, который обошелся бы столь невежливо с нежным, тонким в обращении европейцем — вязал бы им руки и ноги! Хэ-хэ! Да такой пуштун-невежа в день Страшного суда не поднимет из могилы голову…

— А тут еще записано… — заговорил мирза.

— Стой, хватит, — в сильном возбуждении воскликнул начальник уезда, — в споре мы сцепились рогами. А теперь будем говорить о человеке по имени Шоды Исмаил по кличке Угры — Вор. — Он посмотрел на сына караул-беги. Есть люди, которые перекрашивают свое лицо, меняют свое имя, на голову натягивают шкуру барана вверх шерстью, а когда сделают свое разбойничье дело, снова надевают шелковый халат и сидят за дастарханом достойных людей и улыбаясь говорят: «Альхамдулилла». — Для солидности он откашлялся и сказал: — Господин мирза, прочитайте дальше бумагу.

— «Извещается, ваше превосходительство, о злодейских поступках курбаши Шоды Исмаил Угры, который переходил со