Шрифт:
Закладка:
Тринадцатого июля наш фронт начал войсковую операцию. Советские части нашего фронта прорвали оборону немцев, а к пятнадцатому июля продвинулись на двадцать километров вглубь обороны врага. В эти дни начались активные полёты бомбардировочной авиации советских войск. Мы, естественно, летали в прикрытие. Немцы агрессивно бросали свою истребительную авиацию. Кроме нашего полка учувствовали 4-ый авиационно-истребительный корпус, 5-ый истребительно-авиационный корпус, в том числе наша дивизия. Практически в каждый вылет у нас происходила «собачья свалка» в воздушном бою. Семнадцатого июля ранили моего ведомого Егора Ляпина, но до полкового аэродрома он дотянул. Жаров поставил ко мне в ведомые молодого лётчика Никиту Семечкина. Полетать нам с ним довелось всего три дня. Мой личный счёт сбитых немцев рос, за эти дни я уничтожил ещё шесть немецких истребителей.
А на четвёртый день вылетов Никита погиб. Это был мой первый ведомый, который погиб, летая в паре со мной. Этот бой был очень тяжелым. Лётчики Люфтваффе как взбесились. Никита не заметил, как к нему пристроился в хвост немец и срезал его. Я видел, как «яшка» Семечкина врезался в землю. Меня охватило злобное безумие. Время будто стало резиновым. Я вертелся как уж на сковородке. Стрелял короткими очередями, стараясь попадать в фонарь самолёта, где сидел пилот. Я успел насчитать девять немцев, когда при нажатии гашетки выстрелов не последовало. Меня будто только что вынесло в реальность боя. Начал уворачиваться пытаясь уйти из боя, почти получилось. Очередь прошла по корпусу моего «яшки», полетели осколки от панели приборов. Я почувствовал удар по руке и в голову. Перед глазами стало темнеть, временами накрывая красной пеленой. Всё, отлетался. Такая мысль проскочила в голове. На краю сознания я решил посадить самолёт прямо на поле, так как крышку фонаря заклинило, а сил что-то предпринять уже не хватало. Я всё же сел, причём сел на брюхо, не выпуская шасси. Последнее что я помню, как бойцы в комбинезонах танкистов взламывают крышку фонаря и тащат меня из самолёта.
— Братушки, да это ж девчонка, — произнёс склонившийся танкист, когда сдёрнул с моей головы шлем.
— Ваня, смотри на фюзеляже ведьма нарисована. Это же 'Фронтовая Ведьма! Браты, быстрей сюда санитара, — кричал чей-то голос, но я уже терял сознание.
Меня куда-то несли и время от времени я видел лица бойцов. Не знаю почему, но пришло сожаление, что я не успел спеть однополчанам песню из моего времени «Третий тост», которую переделал под местные реалии. А потом меня накрыла темнота. Я уже не мог знать, как отчитывался комэск Валера Кротов по итогам боя стоя перед командиром полка Жаровым.
— Потери восемь человек, товарищ гвардии подполковник. А главное сбили «Ведьму», она вроде села на вынужденную, рядом с колонной танков. Надо выяснять живая или нет.
Через сутки выяснили, что капитан Красько жива, но без сознания. Её доставили в медсанбат танковой бригады. А ещё через два дня Жарову доложили, что гвардии капитан Евгения Красько доставлена в госпиталь в Хмельницкий, но в сознание она так и не приходила.
Неизвестное время и место. Евгений Ведьмин.
И вновь я в темноте. Или в пустоте? Не могу понять где. Но здесь я кажется бывал. Точно самый первый раз, когда попал в мир Великой Отечественной войны. Кто я теперь? Девушка или парень? Попробовал поднять руки, но ничего не произошло. Такое впечатление, что моё сознание куда-то выбросило. Естественно, нет тела. И что дальше? Я окончательно умер? Вот же досада. Эх не успел получить за Женьку третью звезду Героя. Может посмертно дадут? Всё же я насобирал почти семьдесят сбитых немцев. Кажется, в прошлый раз здесь был какой-то голос.
— Эй, голос, отзовись кто-нибудь, — закричал я, как мне показалось громко.
— Не надо кричать. Я тебя прекрасно слышу, — отозвался знакомый мне голос.
— Отлично. Теперь мне хочется знать, когда меня вернут в моё тело. А то не дай бог протухнет там без меня. Кстати, я выполнил твоё задание?
— Можно сказать, что да, выполнил. Ты не дал погибнуть девушке в 43-ем году. Сейчас у неё другие нити судьбы.
— Может скажешь кто ты и что ты, — решился я спросить у голоса.
— Ты знаешь что-нибудь о Ноосфере?
— Нет. А что это такое?
— У тебя нет тех знаний, чтобы понять моё объяснение. К тому же в многих знаниях многие печали.
— Слушай, чудо-юдо, хватит парить мне мозг. Не хочешь говорить — не говори. Но в тело моё меня верни. Хотя подожди. Женя Красько жива?
— Да. Её везут в санитарном поезде, а в Москве поместят в правительственный госпиталь. С ней будут работать самые лучшие врачи.
— Любезный, ответь на мой вопрос. Он будет помнить всё то, что происходило с ней, пока я был там?
— Сначала мы были не заинтересованы в этом. Но сейчас после того, что ты там натворил, в её памяти останутся события. Даже последняя песня, которую ты хотел спеть, но не успел.
— Стало быть мне пора домой? В смысле в моё родное тело, я по нему уже соскучился.
— Я обещал, так что возвращаю тебя, — ответил голос.
Наступила тишина, про такую тишину говорят «звенящая». А потом моё сознание вновь погрузилось в небытие.
Осень, 1944 год. Подмосковный госпиталь. Евгения Красько
На дворе стоял сентябрь. Листья на берёзах в парке госпиталя пожелтели. Но погода стояла ещё тёплая. В парке на скамейке сидела молодая женщина в больничном халате и тапочках. Под халатом одето солдатское бельё — подштанники и рубаха. Волосы на голове начали отрастать. В середине лета ей обрили голову, готовили к операции. Фашистская пуля не пробила череп, а прошла вскользь. Две недели она была без сознания, а потом, когда пришла в себя не могла даже вспомнить, кто она. Но постепенно память стала возвращаться. Теперь она знала, что она Евгения Ивановна Красько, боевой лётчик-истребитель. В воздушных боях сбила шестьдесят восемь немецких лётчиков. А ещё она сочиняла песни. Сюда в госпиталь приезжала мать Евгении и сестра, так что свою семью Женя вспомнила.
