станции камелек в кают-компании топится:

18.30-20.30

23.30-04.30

6.00-10.00".

Я было приуныл, но Михаил, заглянув в кают-компанию и поглядев на мою кислую физиономию, сжалился и разрешил, если мне уж будет совсем невмоготу, включать камелек на полчаса вне расписания.

8 января.

Почему-то высокое начальство убеждено, что в Арктике редко болеют, а посему врач не шибко загружен работой и его можно назначать по совместительству поваром, кладовщиком, метеорологом и еще бог знает кем.

Однако, вопреки этому утверждению, пациенты у меня не переводятся. На днях Костю Курко прихватил радикулит, и он с трудом может сидеть на стуле, принимая невообразимые позы, чтобы уменьшить боль. Вчера Миляев пожаловался на "ужасную" ломоту в суставах кистей рук. Дала себя знать работа в астрономическом павильоне, которую он вынужден выполнять без перчаток. А сегодня заболел Макар Никитин. Температура поднялась до 38 градусов. Послушал - бронхи поют на все лады. К счастью, в легких все спокойно. Никаких хрипов. Видимо, бронхит. Назначаю ему полный курс лечения с банками и антибиотиками.

9  января.

Человечество напридумывало множество различных праздников: традиционных, государственных, религиозных, профессиональных, личных и неплохо использовало их, чтобы повеселиться и отдохнуть. Поскольку мы не отделяли себя от всего человечества, то каждый праздник (кроме религиозных) отмечался веселым застольем. Нет, не потому, что на льдине собралась компания выпивох, просто для всех нас стала жизненной необходимостью возможность хоть на короткое время расслабиться, снять копившееся день за днем нервное напряжение.

Сегодня поводом для торжества стал день рождения Вани Петрова. Ему исполнилось двадцать девять.

В соответствии с традицией мы отмечаем это событие маленьким банкетом. Именинник заявился ровно в 20.00, в белой рубашке, при галстуке, благоухающий "Шипром". Его усадили на почетное место во главе стола, где он и принимал поздравления и маленькие презенты.

Но главным подарком для него явилась поздравительная телеграмма из Ленинграда от жены. Жора Щетинин вручил это послание в большом голубом конверте.

Но вечер принес еще одно приятное сообщение. Пришла радиограмма от директора Арктического института, гласившая, что Ученый совет АНИИ обсудил итоги работы станции за первое полугодие и признал результаты исследований отличными.

Чем же не повод опрокинуть лишнюю рюмочку?

10  января.

Наше полярное обмундирование далеко от совершенства. Правда, куртка спецпошива из плащпалаточной ткани с подстежкой из пуха (якобы гагачьего) и шерстяной ваты хорошо защищает от холода и ветра. Но она коротковата и имеет всего четыре кармана, в которые вечно набивается снег из-за коротких клапанов. Но зато свитер - ниже всякой критики. Вместо чистой шерсти их изготовили из вигони, и притом без высокого воротника. Унтов - этой классической обуви полярников нам выдали всего по одной паре. Их войлочная подошва быстро сыреет, замерзает, и мы ходим постукивая, словно в деревянных сабо.

По мнению наших арктических авторитетов Курко и Щетинина, нам бы лучше подошли чукотские торбаза.

Пушистые, теплые пыжиковые шапки-ушанки - которые могли стать предметом столичных модников - не выдержали столь длительной и варварской эксплуатации и давно уже утратили свой первоначальный шикарный вид. Мех свалялся, вытерся местами. Суконные костюмы тоже основательно поизносились, а обещанных кожаных мы так и не видели в глаза. То ли севморпутские хозяйственники забыли их выдать, то ли они разошлись по начальству.

Судя по всему, конструктора-швейники, сочинявшие нашу одежду, либо отнеслись к порученному делу с прохладцей, либо просто не имели представления (а это весьма возможно, учитывая особую секретность экспедиции), кто и где ее будет носить. Во всяком случае, вряд ли она имела достаточно КЛО{33}, чтобы обеспечить наш тепловой комфорт.

Но зато спальные мешки из волчьего меха были великолепны. Только в них мы находили спасение от проклятого холода.

11 января.

Сегодня день явно не лекционный: сорок пять градусов мороза да еще с ветерком. Вскоре мы оба превратились в елочных дедов-морозов. Борода, усы, брови поседели от инея. Ресницы смерзаются и их приходится то и дело оттирать рукавицей. Пальцы отказываются держать карандаш, а пар от дыхания, ложась на страницу, превращается мгновенно в пленку изморози.

Я сжался в комок на своей подстилке. Но Миляеву, обдуваемому ветерком, еще муторнее.

-  Ну все, финиш, - просипел он, натягивая чехол на теодолит. - Бежим греться, не то я в сосульку превращусь.

Мы помчались в кают-компанию. Какое же это блаженство оказаться снова под защитой дюралевых стен фюзеляжа. Я мигом убрал с плитки бак, закрывавший газовые горелки. Сразу потянуло теплом.

-  Давай, доктор, неси лекарство от холода, - сказал Миляев, отбивая зубами морзянку. Я наполнил кружку спиртом, и он, не долго думая, опорожнил ее одним махом и, громко выдохнув, захрустел луковицей. Я последовал его примеру. Спирт словно огнем опалил рот, пищевод и пошел растекаться по жилам, разнося тепло в застывшие клеточки организма.

-  Ну вот теперь порядок, - сказал Миляев повеселевшим голосом. - Спасибо за лекарство. Теперь можно идти считать координаты.

Поставив на газ кастрюлю со щами, я принес оленью тушу со склада и отправился в гости к радистам. Их палатка, словно Мекка, была местом постоянного паломничества жителей лагеря. Здесь всегда было тепло. Движок для зарядки аккумуляторов, нагреваясь во время работы, служил отличной печкой. Только в ветреные дни радисты, экономя бензин, давали ему отдохнуть, передавая "зарядные функции" ветродвигателю ВД-3,5. Еще весной его установили на верхушке десятиметрового деревянного столба, вмороженного в лед и закрепленного шестью стальными растяжками. Он чем-то напоминал бескрылый самолет с пропеллером и хвостом. Хвост-флюгер позволял держать "нос по ветру", а набегавший ветерок добросовестно вращал лопасти пропеллера, приводя в действие динамо-машину, питавшую энергией аккумуляторы.

Миновав просторный снежный тамбур, я приподнял дверцу и бочком, по-крабьи, влез внутрь палатки. Курко, склонившись над столиком, сосредоточенно крутил кремальеру, настраиваясь на рабочую волну. Из репродуктора сквозь шорохи и трески эфира пробивались то звуки незнакомой речи, то обрывки джазовых мелодий. По одну сторону от столика на койке, уронив на грудь книгу, дремал Щетинин. На Костиной койке привалился к стенке с блаженной улыбкой Дмитриев.

Чтобы не мешать Косте, я тихонько присел в ногах у Щетинина и осмотрелся.

Почти треть палатки занимал рабочий столик, заставленный матово-черными коробками приемника и передатчика мощной восьмидесятиваттной радиостанции "ПАРКС-0,08". Под ним теснились деревянные, выкрашенные зеленой краской ящики с аккумуляторными батареями. Справа от входа дышал жаром бензиновый движок Л-3, соединенный с генератором ГС-1000. Слева на ящике с запасным рейдовым передатчиком виднелась газовая плитка. Между койками возвышался фанерный ящик из-под папирос - обеденный стол.

На тросике, протянутом под куполом, покачивались повешенные для просушки